— Иду, Марк, — сказала она тихо. — Точно так же я иду и к тебе, верно?
По коридору взад-вперед сновали медсестры. Открытые двери зияли, словно черные дыры, слышался говор, какая-то музыка, климатическая установка равномерно шумела, яркий дневной свет, пронизывающий клетчатые шторы, смешивался с искусственным свечением включенных телевизоров. Начинался больничный день — Гейл уходила в него, словно в густой лес по тропинке, и Марк, подталкивая вслед за нею свою коляску, просил:
— Ну ладно, Гейл, извини!
— Ничего, Марк, бывает!
— Ты не сердишься?
— Конечно, нет!
И вдруг по коже, под самыми корнями волос, пробежали мурашки — они собрались у висков, и где-то там заструился свет, согревший ее глаза и заставивший ее вскинуть голову.
«Джонатан, милый! Не ты ли учил меня гордо проходить мимо ничтожных людей? Не ты ли сделал меня сильной, неуязвимой? Или память о тебе?..»
Она держала себя в руках. Она шла к Эду, которому была сейчас нужна. Они никогда не знали — никто им не говорил раньше времени, — до каких пор будут резать хирурги. Достаточно было закрыть глаза, представить себе десятки истощавших бедер, коленей, блестящих розовых следов от швов, желтоватых отеков, припомнить слипшиеся от крови повязки, голод в обезумевших после наркоза глазах — алчный голод жизни, пересиливающий боль и ужас. Сегодня будут ампутировать ногу Эду…
Она открыла рот — вздохнуть, поглубже вздохнуть, чтобы освободиться от давящей боли в груди. Она давно перестала бояться, привыкла и к крови, и к страданиям, и к отчаянию, но сейчас ей хотелось закричать, выбежать на улицу, под высокое небо, нажать до отказа на педаль, рвануть бог знает куда, лишь бы сбежать наконец-то — далеко, навсегда — от самой себя.
Окно в палате Эда было открыто, серебристые ленты штор раздувались. С улицы проникало красноватое тепло нагретых кирпичных стен. Телевизор работал без звука, и участники очередной лотереи как-то странно и нелепо, словно в пантомиме, прыгали, размахивали руками, целовались, обнимали диктора, охваченные дикой надеждой, что, может, еще чуть-чуть — и они завладеют огромным выигрышем.
— Эд!
Бледное, чистое лицо юноши не дрогнуло.
— Эд! — снова позвала Гейл.
Он чуть приоткрыл глаза — отсутствующий взгляд, словно бледно-голубое утреннее небо… Он глядел на нее так спокойно, так обманчиво спокойно, но она видела, что он не смирился. И вдруг вспомнила глаза Джонатана.
Они ныряли в зеленоватых водах у Сарасоты. Странно было, что еще вчера вечером, когда они вылетали, шел дождь со снегом, а сегодня они прибыли в лето, и солнце палило, и бесконечные белые пляжи были так светлы и дрожали в мареве февраля. Гейл совсем близко увидела белесое овальное тело дельфина. Испуганно дернувшись, она закричала: «Джонатан!» Солено-горькая струя резанула ее по животу, и тогда она увидела его глаза — цвета бегущих ласковых волн. С тех пор стоило ей подумать о нем, и ее охватывало чувство одиночества, страха, безнадежности — она всегда боялась потерять его среди зеленых вздымающихся волн…
Она подошла к Эду, провела рукой по его сухому гладкому лбу, по волосам, длинным и светлым, размещавшимся на низкой подушке, сиявшим, словно солнечный нимб.
— Хорошо спал?
Эд кивнул.
— Все в порядке?
Эд повернул голову к пустой кровати Марка, затем к окну. Шторы чуть колыхались, полосы света струились по противоположной стене. Ровный шум включенного телевизора вибрировал в теплых стенах палаты. На экране подпрыгивала и хлопала в ладоши красивая длинноногая девушка.
— Мне снилось, а может, я просто вспомнил, — сказал Эд, — может, это было на самом деле… Нет, ты послушай: в бассейне нашего колледжа тренировался Табачный Марк!{3}
«Марк Шпиц!» — догадалась Гейл. Это был олимпийский чемпион по плаванию, несколько лет тому назад в Мюнхене имя его и атлетическое телосложение использовали для рекламы какие-то табачные фирмы — разумеется, за солидное вознаграждение. Впрочем, почти все более или менее известные спортсмены были вовлечены в подобные сделки.
— Бассейн, выложенный гладкими плитами — гладкими, без зазубрин, чтобы, не дай бог, не пораниться… А я ободрался! Всю ногу! До кости! — Эд улыбнулся. — Ту же ногу! — продолжил он шепотом. — Не зарастает, кровоточит. Каждый раз, когда я вхожу в бассейн, вода вокруг розовеет. Ты видела?
