— Я скажу! — Порывистый ясноглазый красавец в малахитовой мантии стремительно вскочил с места.
— Мы слушаем, брат наш Максимилиан странствующий[69]…
4
Великий герцог Эланда Рикаред натягивал расшитые золотом перчатки. Руки не слушались, и виной тому было не вино, а страх. Отвратительный, липкий, отупляющий. Рикаред боялся созванного им самим Совета паладинов, боялся странного таянского посланца и его опасного хозяина, боялся исчезнувшего дяди и двоюродных братьев, боялся того, что ему предстояло…
Жизнь обошлась с великим герцогом Эланда весьма своеобразно. Старший сын наследника, он унаследовал дедову корону, но оказался к ней совершенно не готов. Родись Рикаред арцийским нобилем, он бы прожил свою жизнь легко и весело. Судьба же возвела его на престол, и не на какой-нибудь, а на эландский, где великие герцоги были не столько повелителями, сколько вождями. Рикаред же не умел ни принимать решений, ни держать слово, ни добиваться поставленной цели.
Милый и общительный, исполненный добрых порывов, молодой герцог с героями мог стать героем, с мерзавцами быстро превращался в мерзавца. Дела государственные Рикареда раздражали, и он с восторгом перевалил их на плечи нежданно вернувшегося дядюшки, который скорее годился ему в старшие братья. Нелюбовь к герцогским обязанностям у Рикареда с лихвой восполнялась любовью к вину и девицам.
Рене пытался приучить племянника останавливаться вовремя, но не преуспел, разве что великий герцог Эланда стал напиваться втихаря. Не помогло. Вскоре весь Эланд знал, что правитель — бездельник, пьяница и ничтожество. Захоти Рене Аррой получить черную корону, она бы досталась ему в тот же день, но адмирал, уверенной рукой ведший Эланд от успеха к успеху, всем своим видом давал понять: «Можете думать что хотите, но великого герцога зовут Рикаред, и всякий, кто не желает относиться к нему с должным уважением, будет иметь дело со мной!»
Так бы Рикаред и царствовал за дядюшкиной спиной, если бы не поездка Рене в Таяну, из которой тот не вернулся. К этому времени коронованный пьяница ненавидел своего знаменитого родича со всей страстью посредственности, уверившейся, что ее злонамеренно оттирают от великих дел и что успехи Эланда — вещь сама собой разумеющаяся. Наедине с кувшином правитель не единожды представлял себе, как его проклятый дядя неожиданно умирает и он, Рикаред, собирает Совет паладинов и объявляет, что отныне в Эланде все решает только он. На этом мечты обрывались, думать о том, как именно он будет править, Рикареду было неинтересно; к тому же он понимал, что у паладинов поддержки ему не получить. Смерть Рене для великого герцога Рикареда означала потерю даже той видимости власти, которая у него была. И вот теперь…
Когда таянский посланник попросил у герцога конфиденциальной аудиенции, никто не удивился — о предстоящем браке знали все. Подслушивать в голову никому не приходило — в Эланде уважали чужие секреты, к тому же на Рикареда никто не смотрел серьезно. Встреча состоялась. То, что услышал великий герцог, его потрясло.
Посол Таяны и Тарски, красивый человек с очень белым лицом и прозрачными серебристыми глазами, сообщил сначала о смертях, постигших Таяну, затем о гибели Рене, вне всякого сомнения, убитого предателями из числа «Серебряных». Регент Таяны и тарскийский господарь Михай объявлял, что брак между Рикаредом и принцессой Иланой невозможен, так как Илана уже оказала честь ему, но во имя сохранения дружбы между Гнездом Альбатроса и Логовищем Рыси он предлагает другу и союзнику руку своей дочери, вдовствующей королевы Таяны, чей вдовий срок истекает будущим летом. Кроме того, Михай Годой призывает великого герцога Эланда Рикареда вступить в военный союз и, разбив Базилека, создать на обломках Арции новую империю, благо Архипастырь Амброзий — Филипп, к глубокому сожалению Годоя, мирно скончался от мучившей его много лет болезни — благословил союз молодых держав.
Перед мысленным взором Рикареда замелькали пленительные картины — поверженные города, ключи на бархатных подушках, венценосные пленники, прекрасные пленницы… Величие! Свобода от унизительной опеки! Возможность поставить на место тех, кто относился к нему —
