Он стоял, ощущая какую-то угрожающую тишину, и вдруг откуда-то издалека донесся грозный раскат грома. Резким движением распахнув дверь, он вошел в комнату.
В камине потрескивал огонь, а в центре стола стояла лампа, и ее желтый свет отбрасывал густые тени по углам комнаты.
Потом он увидел бутылку, валявшуюся на ковре из овечьей шкуры. Красное вино, словно кровь, разлилось по полу, достигая вытянутых ног человека, развалившегося в кресле у камина.
Димитрий Парос смотрел в потолок, словно в вечность, на его лице застыла полуулыбка. Роговая рукоятка ножа торчала у него из-под подбородка, длинное лезвие проткнуло нёбо и вошло в мозг.
В одной руке он все еще сжимал стакан, вино из которого пролилось на пол рядом с ним. Ломакс засунул «беретту» обратно за пояс и опустился на одно колено.
Он потрогал его лицо тыльной стороной ладони и почувствовал, что оно еще теплое. Было очевидно, что он умер совсем недавно. Ломакс вздохнул и начал подниматься на ноги.
И тут он почувствовал на затылке легкое дуновение воздуха, и дверь скрипнула. Знакомый голос сказал:
– Пожалуйста, стой спокойно.
Алексиас Павло вошел в комнату, тяжело опираясь на палку, а в другой руке держа маузер. Он вытащил у него из-за пояса «беретту», сунул ее к себе в карман и посмотрел на Димитрия.
Когда он взглянул снова на Ломакса, его лицо было темным от жажды мести и неумолимым, словно вытесанным из камня.
– Вот теперь я увижу, как тебя повесят, капитан Ломакс, – сказал он.
В маленькой камере, с голыми побеленными стенами и освещенной только одной лампочкой, было маленькое зарешеченное окно, бачок с водой и узкий топчан, на котором Ломакс сейчас и лежал.
Сквозь частую сетку окошка в двери, укрепленную железными полосами, можно было видеть только часть коридора. С той стороны, где располагался кабинет, слышались неясные голоса.
Он завернулся в одеяло, чтобы защититься от пронзительного холода, проникающего сквозь сырую одежду, и закурил одну из сигарет, которые дал ему Китрос.
Сквозь решетку окна он видел темно-синее ночное небо и россыпь звезд, а где-то в отдалении снова прогрохотал гром. Подойдя к окну, он увидел отблески молний над морем у горизонта.
В коридоре послышались шаги. Он повернулся. Надзиратель Ставро, высокий, толстый мужчина в помятой форме цвета хаки, отпирал дверь.
Ломакс бросил одеяло на топчан и вышел в коридор.
– Ну что там еще?
– У сержанта был разговор с отцом Иоанном, – сообщил Ставро. – Старик хочет поговорить с вами, пока он здесь.
Кабинет утопал в полутьме, освещаясь только одной настольной лампой под зеленым абажуром. Отец Иоанн, подперев лицо руками, сидел у стола, а Китрос стоял у окна. Когда Ломакс вошел и задержался в дверях, священник быстро повернул голову.
Они некоторое время смотрели друг на друга, не говоря ни слова, а потом священник поднялся на ноги и спросил:
– Могу ли я чем-то помочь вам?
– Не могу себе представить, чем, – ответил Ломакс.
– Сержант Китрос сказал мне, что вы обвиняете Алексиаса Павло в этом деле, – спокойно продолжал священник.
– А вы, как я полагаю, считаете, что он не мог этого совершить? – спросил Ломакс.
– Убийства? – Отец Иоанн пожал плечами. – В каждом из нас сидит дьявол. Однако в этот вечер Алексиас Павло, как обычно по четвергам, был у меня, и мы играли в шахматы до девяти тридцати.
– И все-таки у него оставалось достаточно времени, – упрямствовал Ломакс.
Старик покачал головой:
– Я так не думаю.
И в этот момент в ставни стукнулся камень.
– Они начинают распоясываться, – сказал Китрос.
Отец Иоанн и Ломакс подошли к окну. Через узкую щель в ставнях Ломакс увидел толпу в двадцать – тридцать человек, стоящую, разбившись на небольшие группы. Некоторые из них разговаривали между собой, а другие смотрели в сторону полицейского участка.
– Чего они хотят? – спросил Ломакс.
– Я так понимаю, что вас, – спокойно ответил Китрос.
– Еще не скоро остров успокоится после этих ночных дел, – тяжело вздохнул отец Иоанн, надевая плащ.
– Меня действительно обвиняют в убийстве?
– Трудно в нашей жизни сказать определенно, кто прав и кто виноват, – ответил ему старик. – Но я уверен только в одном – два человека мертвы. Вам все-таки следовало уехать на почтовом пароходе, мистер Ломакс. Теперь я вижу, что мы обязаны были на этом настоять.
