Уже 27 ноября Артур знал, что Новый год он работает в прямом эфире на «Плюсах»: Елена пробила очень выгодные условия. Как раз закроют «хвосты» по даче, еще и втроем с Настеной слетают куда-нибудь на море.
Оставалось сущая безделица: объяснить все это Настене.
– Взрослая девочка, должна понимать, – пожала плечами Елена. – Хочешь, поговорю с ней?
Мигнув поворотником, она плавно свернула к ним во двор. Сыпался крупный, скрипучий снежок – первый в этом году. Фары высветили ряд машин, сугробы на скамейках, в центре двора – грандиозную елку. Пушистые лапы гнулись под тяжестью снежных шапок, отбрасывали химерные тени.
Рядом с елкой нервно жестикулировали какие-то люди. Трое стояли возле замызганного грузовичка, еще семеро – напротив этой троицы. Лица у всех были напряженные, злые.
– Опять, – сказал Тихомиров. – «Двор не гараж», наша песня хороша.
Оказалось – нет, дело совсем в другом.
– Артур Геннадьевич! – почти с радостью воскликнул дедок с первого этажа, этакий вечнозеленый борец за чужие права. – Хоть вы-то вмешайтесь!
– Добрый вечер, – нейтрально кивнул Тихомиров. В последний раз, когда они с бойцом общались, тот был не в пример агрессивней, что-то кудахтал про отравленный воздух и мятую траву на газонах. Хотя Тихомиров всегда парковался аккуратно, на газонах вот – ни разу.
– Эти трое, – негодовал дедок, – утверждают, что они якобы из ЖЭКа. Что якобы есть распоряжение. – Он яростно взмахнул рукой в ядовито-алой перчатке. – А сами даже документы не желают предъявить.
Упомянутые трое переглянулись, старший – который повыше, с неровной щетиной на щеках, – нахмурился. Что-то отрывисто бросил своим, зыркнул на Тихомирова.
– А елке, – поддержала дедка дама в летах, из третьего парадного, – елке-то больше полувека! Ее еще фронтовик один посадил, в пятидесятых…
– О чем вообще речь? – вмешалась Елена.
– У нас, – сказал ей щетинистый, – распоряжение из ЖЭКа. Елку срубить. Дерево старое, ствол изнутри прогнил. Рано или поздно упадет – и хорошо, – добавил он со значением, – если только на чью-нибудь машину. А если на людей?
– Документы у вас есть?
– Нам распоряжение на руки не выдают. Все в отделе, а нам сказали…
– Кто сказал?
– Начальник сказал, – нагло заявил щетинистый.
– Значит так. – Этот ее тон Тихомиров знал очень хорошо. Она на такой переходила, когда обсуждала условия райдера. – Ефрем Степанович, вы участковому уже звонили? Если нет – вызывайте немедленно. И остальных соседей зовите, на всякий, – подчеркнула она, – случай.
– Дура бешеная, – глухо сказал щетинистый. Сплюнул, кивнул своим и полез в кабину грузовичка.
Жильцы во праведном гневе кричали им вдогонку, кто-то даже залихватски свистнул.
Тихомиров стоял, стиснув кулаки, и свирепел.
– Мог бы и вмешаться, между прочим, – сказала Елена – потом, когда ехали в лифте.
– Пусть бы рубили. – Он отвернулся, злой, уставший от всего этого. – Пусть бы уже наконец, к чертовой матери. Зря ты вмешалась.
– Настена же ее любит.
– Потому что Алена любила. А когда умерла…
Елена положила руку ему на плечо:
– Тихомиров, я знаю, что это… больно. Если помнишь, мы с ней были подругами. Но… нельзя так.
– Как?
Она промолчала – да уже и приехали.
– С Настеной, – вспомнил Артур, – я сам поговорю. Ну, насчет Нового года.
Елена только кивнула.
Это все, подумал Тихомиров, вре́менное. Тринадцать лет, переходной возраст, отсюда и бури. Настена ведь с Еленой прекрасно ладили – раньше, когда та была его продюсером… только продюсером. Надо просто переждать. Тяжелый год, тяжелый для всех.
И хотя после смерти Алены прошло больше трех лет, для дочки, конечно, мало что изменилось. Она еще не умела, как он, насильно, осознанно забывать. Вообще, понимал теперь Тихомиров, это мало кто умеет, да ведь и он выучился не сразу.
Может, думал Артур, такое передается с генами, их каким-нибудь хитрым сочетанием. Есть люди, которые помнят себя целиком, со школы-института и до глубокой старости, осознаю́т себя как единую цельную личность. А он относился к Тихомирову-школьнику, к Тихомирову-студенту, к Тихомирову-подающему-надежды-певцу как к дальним родственникам. Чужим, в общем-то, людям. Что-то о них знаешь, помнишь, но по-настоящему тебе их никогда не понять.
