— Нет! — прошептала она, но знала, что невозможно подавить это дикое, страстное желание принадлежать мужчине.
Желание быть любимой и любить боролось в ней со страхом вновь совершить ошибку, снова пережить горечь разочарования, разум и эмоции боролись в ней, и в этой борьбе не могло быть победителя. Она почувствовала, что сходит с ума, и, запаниковав, попробовала выскользнуть из кольца его рук.
— Погоди, — торопливо сказала она. — Ты же не знаешь всего, чтобы судить об этом! Ты не представляешь, какой идиоткой я себя выставила! Ты не знаешь, просто не можешь знать!
Не в силах вынести пристальный взгляд его темных глаз, направленный на нее, она запрокинула голову.
— Франческа… — Джон попытался ее успокоить.
— Я сама бросилась ему на шею! — воскликнула она. — Вела себя как совершенная идиотка. Ты никогда не сможешь это понять!
Из ее глаз брызнули слезы.
— У меня вообще не было никакого любовного опыта… — Признание тяжело давалось Франческе. — До встречи с Куртом я была девушкой!
— Что?!
Не в силах вынести его взгляда, она уставилась на какую-то точку на стене за его плечом, но это мало помогло — Франческе было неприятно даже думать обо всем с ней случившемся.
— Глупо, не правда ли? Старая дева двадцати восьми лет от роду! Думаю, Курта это сильно позабавило. Теперь-то я понимаю, что совершенно потеряла голову. Мне казалось, он был самым лучшим человеком во всем мире. Я предстала перед ним совершенной дурой, а он все это время оставался профессиональным охотником за приданым, да вдобавок к тому же еще и наркоманом…
— Не надо себя казнить, — тихо сказал Джон.
Франческа не пошевельнулась, и он осторожно обнял ее. Помолчал несколько минут, ожидая, пока она успокоится, свободной рукой гладя ее по волосам. Потом произнес уже другим тоном:
— Ты права, я многого не знал, хотя и думал, что знаю. Я просто болван.
Этими словами Джон Тартл приносил свои извинения. Франческа молча слушала его.
— Да, это несколько необычная прелюдия к любви, — пробормотал он, прижимаясь лицом к ее волосам. — Но послушай меня, милая. Ты меня слушаешь?
Однако Франческа больше ничего не хотела слышать. Она обеими руками держалась за него, закрыв глаза и прижимаясь к нему. Она только что призналась теперь уже абсолютно во всем, отбросив последние остатки стыда. Теперь она была свободна и могла выйти из своей старой детской, которая превратилась в ее темницу.
Теперь Джон знал всю правду. Она отнюдь не соблюдала траур по Курту Бергстрому, просто замкнулась в опустошающем ее ужасе, думая о том, что теперь ей уж никогда больше не суждено жить и чувствовать, как прежде. Вот и он тоже потеряет теперь интерес к ней как к женщине. «Мне удалось разрушить и это», — с горечью подумала она.
Внезапно ей страстно захотелось, чтобы ужасное лето исчезло из памяти людей и из ее памяти и она смогла бы начать все с самого начала.
Тихий голос Джона вернул ее к действительности:
— Франки, мне чертовски жаль, что все это приключилось. Теперь я понимаю то, что твой дядя пытался растолковать мне. Ты достойна всего самого лучшего в жизни. — Голос его обрел силу. — Я был бы счастливейшим человеком на земле, если бы стал твоим избранником. Думаю, ты об этом догадываешься. Как я могу убедить тебя, что ты сделала не такую уж страшную ошибку? Ведь большинство людей влюбляется не однажды, прежде чем удастся встретить настоящую любовь.
Он поднял руку и нежно обвел пальцами контур ее лица, задержался на подбородке.
— Когда я пришел сюда, то совершенно не собирался отвечать на вопросы по поводу случившегося в поместье или обсуждать с тобой Курта Берг-строма. Все это чушь! Я приехал сюда, чтобы обнять тебя, поцеловать твои чудесные губы и сказать, что прошло уже столько времени и я не могу больше ждать, когда ты соизволишь окончательно прийти в себя. Ты мне нужна. Я люблю тебя. — Джон наклонился к ней. — Милая, давай-ка выбираться отсюда. Давай постараемся обо всем забыть. Попробуем начать жизнь сначала…
Его губы приблизились к ее губам, и на этот раз Франческа не уклонилась от поцелуя. Джон сказал, что любит ее. Пока она пыталась свыкнуться с этой мыслью, он уже покрыл поцелуями ее опущенные веки, ее щеки, нежную кожу ее шеи; и с каждым его поцелуем уносились прочь все ее сомнения и страхи.
