Когда съемочная группа Ильина собралась внизу в ожидании машины, никитинцы уже подъезжали к “Северной”. Валера ожидал, что после взрыва его информационной бомбы уже возле станции “Десятниково” будет заметно оживление, но там лишь стоял на всякий случай дополнительный наряд милиции.
— Эта станция работает. Значит, завал где-то возле “Северной”, — рассудил Валера. — Хотите, я предскажу, что мы увидим?
— Попробуй, — откликнулся Носов.
— Стало быть, так: мы сообщили об аварии, рейтинг наших утренних новостей по Питеру где-то около десяти процентов… В поезде, как сказал машинист, человек сто пятьдесят — двести. Делим на три — среднестатистическая семья, на которую приходится один телевизор, — получаем пятьдесят. Умножаем на одну десятую. Вот, ребятушки, получается, что едем мы почти впустую: на площади окажутся лишь пять — десять членов семей пострадавших да столько же зевак… Так, или примерно так, составляются отчеты по якобы проведенным соцопросам, — констатировал Никитин.
— Ничего, человек предполагает… — философски заметил Виктор. — Не думаю, что мы едем зря. И рейтинг наш, похоже, поднимется теперь процентов до тридцати. Нужно, чтоб Гуровин ввел поправочку в наши зарплаты.
Ажиотаж на площади у станции “Северная” превзошел все ожидания.
Володя досмотрел кассету до конца.
Несколько раз ему казалось, что сердце остановится. Он выкурил за эти два часа полпачки сигарет, он даже не слышал телефонных звонков, которые почти не прекращались. Обманутый муж стоял, схватившись руками за голову, и методично раскачивался, словно баюкая свое отчаяние.
Да, это было похуже бомбы.
Если бы жена сейчас была дома, Володя сразу бы ее убил. Просто задушил бы голыми руками, потом поехал на телевидение и перестрелял всех встречных-поперечных. У него были пистолет и винчестер — на все оружие имелось законно полученное разрешение. Патронов хватило бы человек на тридцать — сорок.
Но жены дома не было.
Володя с осторожностью, словно гремучую змею, вынул из магнитофона кассету, спрятал ее в своих бумагах, куда жена никогда не заглядывала. И только потом сел.
Конечно, пивом Володя занимался не всю жизнь. Он был обыкновенным советским инженером. Инженером-технолом на заводе полимеров. Работу свою люто ненавидел и мирился с ней только потому, что там у него были друзья. Собственно, любовь к пиву именно с завода и началась. К концу смены он напивался с коллегами этим странного вкуса и действия напитком так, что домой мог идти только пешком. Во-первых, пьяного не пускали в метро, а во-вторых, мочевой пузырь требовал постоянного опорожнения. Сколько смешных историй было связано с этим последним обстоятельством! С этих историй и начинали рабочий день — кто и как вчера орошал родной город.
Почему он сейчас вспомнил об этом?
Странно устроен человек. Володе бы найти хорошую, крепкую веревку, кусок мыла и повеситься или хоть постирать белье. Словом, найти какой-то выход, а он сидел и перебирал в памяти давние урологические истории и улыбался.
Почему-то жутко жаль было ушедшего времени, ненавистной работы, скромного достатка, теплого пива и вонючих закоулков.
Почему?
Да потому, что тогда не было у Володи видеомагнитофона. Только черно-белый телевизор. И еще потому, что у него были друзья. А теперь никого — только долги.
Володю вдруг словно в зад шилом кольнули. Да почему же были? Никуда они не подевались. Живы и здоровы наверняка. Вот он сейчас их соберет и они напьются пива от пуза — все мексиканское роскошество уничтожат, чтоб больше жена не опустошала ящик, не таскала своему начальнику…
При этой мысли Володя беспокойно заерзал. Что-то важное промелькнуло, не успев соединиться. Что-то жизненно-важное.
Да. Вот что — пиво, друзья и начальник. Если это соединить, получится гремучая смесь.
Теперь он был спокоен. Он был чертовски спокоен. Он знал, что делать.
Первым делом вызвонил старых друзей. Из десятка инженеров по давно записанным телефонам отозвались только двое. Но эти двое как раз и были теми, в ком Володя сейчас так нуждался, — они по-прежнему работали на заводе. Вернее, числились: завод простаивал.