«Voluntas populi suprema lex»[1].
Все натурально разевают рот и много лет спустя приводят этот перл в качестве великой и недоступной мудрости. Наверняка, когда Цицерон рожал сию банальность, он не думал, что только благодаря подобным словесам и останется в истории. А вся его высшая воля народа превратиться в патологические метания моих мыслей-скакунов о том, куда эту, блядь, voluntas направить.
На лавры пламенного трибуна и велеречивого адвоката я не претендую, но рожденная давешним милиционером системная пустота настоятельно требовала, чтобы ее наградили названием и придали глубокий смысл.
— Это заговор, — решил я и ужаснулся тому, что подумал.
Терпеть не могу думать!
Сразу, как начинаешь, в голову приходят не только бессмертные словеса про вечность и все человечество скопом, но и фразы про единственного его представителя, который действительно вызывает мой неподдельный интерес — про меня незабвенного. Очень хочется сказать что-то хорошее и не получается. Вспоминаются давно забытые фразы о собственной творческой бездарности и духовной бледности, которыми Бог наделил раба своего с избытком, забыв, однако о таланте и сильном характере. Наполеон в мои годы… Македонский в это время… Пушкин или какая-нибудь Денежкина…
— Алло!
— Привет. — Директор кисло улыбнулся и сразу пропал из кадра.
— Это не ты мне, а я тебе должен звонить.
— Почему?
— Потому что мне плохо.
— А ты думаешь, мне хорошо?
— И что ты делаешь?
— Общаюсь с прокуратурой.
— Нет, это я с ней…
— Я тоже. Сейчас сам увидишь, — пообещал Директор, и я почти сразу получил картинку маски-шоу в кабинетах нашего офиса. Пятнистые люди с круглыми прорезями для губ и глаз вместо лица тыкали дулами короткоствольных автоматов в затылки лежащей охраны. Из двери с надписью «ШУРА» выносили коробки, а рядом стояли наши юристы и размахивали какими-то бумажками. Их лениво сдерживал один единственный и уже знакомый мне прокурор с инициалами из трех «К». — У них был ордер подписанный генеральным. Изъяли всю Шуркину документацию. Даже ячейку в банке вскрыли.
— И мебель будут выносить? — спросил я, небезосновательно ожидая повторения ситуации с паркетом и подвесными потолками в квартире нашего покалеченного продюсера.
— Ты все шутишь.
— Да какие тут. — В кадр влезла камера МВДешного канала «Стража». На заднем фоне щелкали вспышки одинаковых японо-китайских туристов. Экскурсовод нервно махал красным флажком, но на него не обращали внимания. — У Шуры из квартиры уже.
— Серьезно?
— По-моему, серьезней некуда.
— Черт, а я в своей квартире недавно обстановку поменял.
— Ты главное не волнуйся.
— Кто бы говорил.
Я представлял себя в эпицентре страшного торнадо, остановить которое было моим истинным предназначением. Я гордо реял буревестником, а окружающие меня гагары занимались собственными делами. По улице туда-сюда шелестели машины, сновали пешеходы, на рекламных экранах по-прежнему что-то рекламировали, по телеку по-прежнему что-то показывали. Торнадо никак не хотело начинаться, а воля народа проявиться. Моя пингвинья тушка глупо пряталась во дворе старого петербургского дома обильно украшенного лепниной.
Настоящий кошмар. Хичкок в России.
Лучше бы я продолжал бы трудиться в сфере общественного питания. А еще лучше, вернулся бы в родные пенаты и устроился каким-нибудь… Ну, я не знаю. Литературным критиком или учителем русской словесности. Тогда бы уж точно не пришлось заниматься такой дребеденью как выборы, реклама, бесконечная текила, рулетка и бабы. Так и представляю. Прихожу вечером домой уставший и счастливый, падаю на диван и до утра размышляю о своей бессмертной душе. Почему о ней? Так ведь невозможно размышлять ни о чем другом на голодный желудок и без секса.
Никаких приколов. Фарш фрейдизма с марксизмом.
Да. Я не meddle. Я не принадлежу к petit bourgeois. Я просто на них работаю.
Вот только одного понять не могу — почему же мне, черт подери, по-прежнему хреново?!
Некоторые думают, что от подобных мыслей спасает алкоголь. Фигня. Ничего от таких мыслей не спасает. Выпивка только ухудшает состояние, превращая тебя в беспомощную рохлю, которая поминутно готова разрыдаться, лишь бы нашлась подходящая жилетка. Так что, если пить, то непременно в одиночестве.
