Еще через пару минут вдвоем с Гольяном они вернулись к нам.
— Ну что?
— Жаркая, однако, штучка! — Скелетон растянул губы, изображая улыбку. Викасик, впрочем, все поняла быстрее других. Схватила Скелетона за кисть, задрала рукав. На коже красовались багровые пузыри.
— Ничего себе, жарко! — присвистнул Дуст.
— Не хотел бы я туда…
— Я же говорила, мне надо было идти. Я же видела, где опасно, где нет.
— Вот потому тебя и не пустили. — Скелетон одарил Вику странным взглядом.
— Может, полечить?
— Не надо, — Скелетон отнял руку, торопливо спрятал в карман. Покосившись в нашу сторону, многозначительно обронил: — Зато все теперь знают, чем это грозит.
Я понял, что он имел в виду И даже подумал, что под ожог этот чертов он мог специально подставиться. Чтобы попугать иных несмышленышей.
— Все! Снимаемся и уходим. А то еще полдня будем до озера плестись…
* * *
Одолев еще с пяток километров, мы остановились на короткий привал. Грызли щепочки с травинками, отмахивались от редких комаров, посматривали друг на друга и лениво переговаривались. В эти минуты никто не шутил. Потому что поезд обычно останавливали дремучим методом. Конечно, развлечение было сомнительным, но иного способа заставить притормозить несущуюся на скорости громаду мы не знали. Может, Скелетон и знал, но он же, садюга, рад был поглазеть, как мы на подгибающихся коленках на насыпь взбираемся. Главное условие знали все: мало стоять на рельсах — еще и глаза нельзя закрывать. Там же особый робот в локомотиве, оптика наикрутейшая. Весь путь на сотни метров вперед сканирует. А человека, да еще и не чипированного, как определишь? Только по сетчатке глаза. Вот и приходилось смотреть не мигая…
Честно говоря, я подозревал, что Скелетон все это выдумал. Про сетчатку, значит, и прочие дела. Может, и не робот локомотив тормозил, а Скелетон — робота. Но пойди проверь! Заглядывать в прищуренные глаза Скелетона было ничуть не легче, чем в циклопий глаз несущегося на тебя прожектора. Словом, парни Скелетону верили, и приходилось кидать жребий, прятать радостные лица, а после подталкивать «счастливца» наверх, ободряя дешевыми остротами. Я и сам два раза выходил на железнодорожное полотно, поднимал руки и стоял, глядя, как на меня несется и тормозит оскаленная забралом морда локомотива. Сказать, что это неприятно, значит ничего не сказать. Не все, кстати, выдерживали. Дуст и Хома в свое время откровенно кексанули. Дуст с полотна в последние секунды как рыбка сиганул, а Хома сразу пошел в отказ, признался, что у него головокружение в такие моменты и он наверняка упадет. Ну а упавшего локомотив может и не заметить. Налетит и размажет по полотну. Такую вот придумал отмазку. И прокатило! Ну не убийцы же мы, чтобы кого-то принуждать насильно.
— Тошиба!
Мой приятель вопросительно глянул на Скелетона, и я тоже слегка напрягся. Скорее по привычке. Никто уже давно над Тошибой не посмеивался. Но рефлексы — они и есть рефлексы. Пережиток дремучего прошлого…
— У тебя флейта с собой?
Тошиба кивнул и, не дожидаясь продолжения, извлек из-за пазухи флейту. Он уже знал, что попросит Скелетон. Да и все знали. Скелетон называл ее Бродяжьей мелодией, а сам Тошиба и названия не знал. Только было в ней что-то от индийских затяжных перепевов, от океанических ветров и тоскливого привкуса дорожной пыли. Стоило ему заиграть, и, закрыв глаза, я видел степь — с отчетливо закругленным горизонтом, с вьющейся под солнцем желтой дорогой, с обморочно бирюзовым небом, ласково охраняющим Землю от черного космоса. Пела флейта, и ноги сами собой терлись подошвами о прогретую землю. Я оставался на месте, и я куда-то шагал. Музыка обволакивала стропами парашюта, тянула ввысь и вдаль — к переменчивым облакам, к тайнам, что прятались за горизонтом…
Мятыш, бегавший вокруг, нервно присел, снова привстал, опять сел и, точно волчонок, заслышавший призывный вой, не выдержал, тоненько подхватив предложенный мотив. Никто и не просил его, без того знали, все случится само собой:
Придет наш час, я выпорхну на волю
И задохнусь от запахов весны,
Босой пройду по утреннему полю,
