Минут десять я говорил, может и больше. Хотя лучше бы мне было помолчать. Звуки чужого голоса стояли у меня в ушах. Звуки странно чужих слов родного когда-то языка. Посреди Велкопрешворской площади. Между французским посольством и дворцом рыцарей Мальтийского ордена. Кажется, я даже орал на всю Кампу. Потом стало тихо, только желтые листья шуршали по брусчатке. Потом стих и ветер.
Стефания попрыгала на месте. Как большой заяц. Волосы у нее взлетали и падали.
- Пальцы мерзнут, - сказала она.
Она посмотрела на меня. Лицо у нее было совсем замерзшее.
- Ничего особенного вы мне не сказали, - заявила она, попрыгав. - Я все это и так знаю.
- Ах ну конечно, - сказал я. - Вы же читаете отца Шпидлика. Я вас предупреждаю, Стефания, серьезно, все, что он там пишет, ко мне не имеет ни малейшего отношения. Ни малейшего. Как и вся христианская духовность, восточная и западная. Так что не обощайте, ладно? Я этого терпеть не могу.
- Я не обобщаю, - сказала она.
Глаза у нее были даже не зеленые, а какие-то малахитовые.
- А в Ленинграде вас кто-нибудь наблюдал изо дня в день? -спросила она.
- Ладно, - сказал я, - это я так, к слову. Для усиления образности. Пойдемте лучше...
Но тут я вовремя замолчал.
- Нет, правда, - сказала Стефания.
- Вы мне что про Бенедикта ответили? - сказал я.
- Дался вам этот Кенинг, - сказала она. - Мы со школы дружим.
- А, - сказал я. - Я тоже дружил. До прошлого года.
- Все дружбы кончаются, да? - сказала она.
Я взял ее холодные ладони, сунул их под свою куртку, потом обнял ее за плечи и притянул к себе.
Сквозь свитер я чувствовал ее жар. Больше никаких ощущений у меня не было.
Мы молча стояли под облетающими деревьями. Листья падали на камни беззвучно и медленно, словно нехотя. Мы были совсем одни.
Перед глазами у меня бежала стена, которой был обнесен дворец суверенного ордена. Снизу доверху она была разрисована и исписана. Все, что тебе нужно, это любовь. Открой свое сердце, преломи его и раздай другим. Все, что тебе нужно, это любовь. Люди, будьте вместе, не будьте сами по себе. Солнце и цветы, чего тебе еще не хватает? Все, что тебе нужно, это любовь. Леннон никогда не умирал, он живет вечно! Внутри все, что снаружи или снаружи все, что внутри? Еще что-то, мелкими буквами, я не успел дочитать.
Она оттолкнулась от моей груди.
Я развел ладони.
- Идемте, - сказала Стефания. - Пора уже.
Мы прошли через площадь и свернули на Лазеньску.
- А это что? - спросил я.
- Это Дева Мария под цепью, - сказала Стефания, - снова сунув рукава свитера под мышки. Бывший романский костел. Построен, между прочим, в двенадцатом веке. Что у вас было в двенадцатом веке?
- Грызня, - сказал я. - Половцы. Говорят, еще "Слово о полку Игореве".
- Что значит, говорят?
- Абсолютно уверен, что это подделка.
- Хоть в чем-то вы абсолютно уверены, - сказала Стефания.
Я хотел ответить, но тут почвствовал, что на нас смотрят.
Я узнал его еще издали.
Я подошел ближе.
"Здесь, на постоялом дворе "У золотого единорога", в феврале 1796 года жил славный композитор".
Славный композитор смотрел на меня довольно мрачно. Насупленно, исподлобья. Казалось, он все еще повторяет про себя свой упрямый вызов.
Я посмотрел на его лицо. На его уши, которыми он не слышал собственную музыку.
Он, видите ли, схватит судьбу за горло!
Когда-то я тоже этим занимался. Давно уже.
В каком месте у судьбы горло?
Странно, когда я бродил здесь год назад, я никого не видел. Совсем никого. Кроме Дарьи.
Я почувствовал ее за своей спиной и не обернулся.
Почему-то именно теперь, когда она была не перед моим лицом, не перед моими глазами, я почувствовал ее всю. Ее груди уперлись в мои лопатки, правая, левая, потом обе сразу, я чувствовал ее острые соски, о Бог мой, ее живот и эту горячую пустоту между бедрами, которая обволокла мои ягодицы, я чувствовал ее колени, ее ноги от щиколоток до паха, ее дыхание, аромат ее кожи, ее волос, как я чувствовал ее волосы, стоя спиной к ней, этого я уже не мог понять, вообще мало что я уже мог понять, какое-то мгновение я казался сам себе женщиной, в которую входят сзади, успев подумать, что долгое воздержание и постоянные соития на кафеле рядом с унитазом превратили меня в набрякшего живительной влагой подростка, стоило до меня лишь дотронуться и я уже готов был на деле начать осуществление пожелания Божьего, того самого, насчет плодитесь и размножайтесь, я чувствовал, еще немного и придется подставлять тазы и ведра, я заставил себя сдвинуться, довольно неуклюже у меня это получилось, но какой-то миллиметр-другой нейтральной территории я все же расположил между нами.
