Театр в квадрате обстрела - страница 24

Радио выполнило свой долг перед ленинградцами, перед искусством. Оно держало между ними связь. Оно ежечасно несло людям предупреждение об опасности и информацию о положении в городе, утешение и надежду. Репродуктор оглашал улицы воем сирены, если враги начинали терзать наш город, и, отменяя миновавшую тревогу, пел удивительную песню отбоя, которую никогда не забудет Ленинград. Эта песня-сигнал состояла из десятка локальных звуков трубы. А звучала она прекраснее оркестровых аккордов, перебора арфы, пения скрипок.

Радио объединяло людей, отыскивая сыновей — матерям, братьев — сестрам. Более 25 000 писем было в дни блокады передано с фронта и на фронт. Радио заменило бездействующую почту. Репродукторы доставляли слова привета страждущим. Спасибо им и за это тоже.

А вскоре Лазарь Маграчев и Георгий Макогоненко сделали радиофильм «900 дней», ставший своеобразным художественно-документальным отчетом работы блокадного радио. В радиофильме «900 дней» звучат голоса ополченцев, поющих «Варшавянку»; выступление красноармейца профессора Огородникова, сменившего свой телескоп на миномет; пронзительный свист бомб и снарядов, нацеленных в сердце нашего любимого города; рыдания матерей возле разрушенной школы; рокот заводских станков; стихи фронтовых поэтов; лязг буксующих грузовиков с мукой на Ладожской трассе жизни; рассказы ленинградских снайперов; клятвы защитников великого города… Радиофильм создан сорок лет назад, не раз прошел в эфир; три потертые картонные коробки с магнитной лентой покоятся на полке фонотеки. Но раскройте эти коробки, включите магнитофон — и снова раздадутся тяжелые шаги ленинградских ополченцев, которые идут, идут защищать родной город; многих из них нет уже, наверное, в живых, но звучит старая запись, и ополченцы идут вперед; время никогда не сможет оборвать их чеканный шаг по ленинградским мостовым.

Когда радиофильм впервые пошел в эфир — то были последние дни войны, — черные бумажные репродукторы будто снова пропустили через себя трагедию ленинградской блокады. Репродукторы Ленинграда, израненные, охрипшие, выстояли свою великую, небывалую вахту до конца.

Когда я бываю в Музее истории Ленинграда, порванный репродуктор на стене чем-то напоминает мне памятник Неизвестному солдату.

Творить — значит убивать смерть.

Ромен Роллан

В субботу вечером дирижер Карл Ильич Элиасберг, вернувшись после репетиции оркестра радиокомитета к себе домой, на Васильевский остров, прилег отдохнуть и развернул газету. Он читал о том, что население пограничного белорусского городка получит скоро новые благоустроенные квартиры; что там же возводится здание городской библиотеки; что завтра, 22-го, в Киеве примет гостей новый стадион; что в Пушкине, в залах прекрасного Екатерининского дворца, откроется лермонтовская выставка, посвященная столетию со дня гибели поэта.

Профессор Ленинградской консерватории композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович купил в эту субботу билет на завтрашний футбольный матч: футбол привлекал композитора пластикой движения, азартом борьбы.

Артисты оркестра радиокомитета, музыкальные редакторы стремились за город: погода стояла великолепная, давно не было в Ленинграде такого жаркого солнечного дня.

А по Кировскому проспекту катил на острова велосипедист, беззаботно крутя педали своей машины марки «Латвела».

Мог ли Элиасберг в этот теплый июньский вечер представить себе, что в Ленинграде, одной из музыкальных столиц мира, он скоро останется единственным на весь город дирижером? Мог ли поверить Шостакович, что вместо мирного состязания двух футбольных команд начнется ни с чем не сравнимый кровавый поединок, который разом сметет все его планы? И могло ли прийти в голову неизвестному велосипедисту, что его велосипед окажется «участником» трагической эпопеи и будет скромно способствовать победе советского искусства?

Через три недели после начала войны, отбросив планы, еще недавно занимавшие его, Шостакович начал писать симфонию. Днем, в Консерватории, сочинять музыку не удавалось — там хватало других обязанностей. Профессор провожал учеников на фронт. Шостакович рассказывал мне, что самый способный из его студентов — Флейшман — ушел в народное ополчение и погиб в первые же дни войны. Другие студенты еще не разъехались, с ними надо было заниматься — Свиридов, Евлахов, Уствольская, Болдырев. Тогда, осенью сорок первого года, страна нуждалась не только в пушках, но и в композиторах. А когда звучали сирены тревоги, Дмитрий Дмитриевич поднимался на крышу. Он выполнял обязанности бойца МПВО наравне со всеми, только огорчался, что на его участке «зажигалки» не падали и ему не довелось погасить ни одной из них.