Когда началось освобождение наших городов и война вступила в свою решающую, победную фазу, в Ленинградском радиокомитете стали рождаться песни, становившиеся своеобразной музыкальной иллюстрацией только что одержанных побед. Песни писались композитором Юрием Левитиным сразу же после очередного сообщения Советского Информбюро и тут же исполнялись Ефремом Флаксом.
А 10 января сорок третьего года, за неделю до прорыва блокады, у ленинградского микрофона выступила с фронтовым творческим отчетом Клавдия Шульженко.
Клавдия Ивановна Шульженко надолго заняла на эстраде королевский трон. А высшая власть королевы — власть над сердцами — окончательно утвердилась в годы ленинградской блокады. Тогда-то артистка и стала легендарной Клавдией Шульженко и тогда же, подобно мхатовской чайке, навсегда взлетел на занавес маленького театра артистки «Синий платочек».
Духовное сопротивление ленинградцев немыслимо без песен Шульженко, как и без музыки Шостаковича, стихов Берггольц, блокадной музыкальной комедии. Эстрада — самое массовое, самое доходчивое и самое любимое миллионами людей искусство — приобрела мастера, способного влиять на состояние человеческого духа, изменять настроение, укреплять решимость.
…Весной 1976 года в Колонном зале Дома Союзов шел торжественный концерт, посвященный семидесятилетию артистки. Концерт транслировался по телевидению на всю страну. Перед миллионами людей снова разворачивался творческий и гражданский отчет большого художника, кумира не одного поколения слушателей. И у многих стояли на глазах слезы.
В зале сидели разные люди, разные по возрасту, разные по судьбе. Сидели пожилые бывшие солдаты и бывшие генералы, вспоминая фронтовые встречи с артисткой.
И вдруг на сцену Колонного зала поднялся молодой солдат. Он подошел к артистке и, протягивая Клавдии Ивановне цветы, опустился на одно колено. Не знаю, успел ли кто-нибудь из фотографов запечатлеть это событие. Жаль, если нет. Такой снимок без слов рассказал бы многим поколениям любителей эстрады, что такое сила настоящего художника.
Можно было бы поговорить о том, как снова спела тогда Клавдия Ивановна свой «Синий платочек». Можно рассказать о замечательных «Трех вальсах», ее коронном номере, трехминутном романе о человеческой жизни. Но к чему все это? Молодой солдат вышел на сцену и встал на колено перед артисткой иного, совсем иного поколения, расцвет которого он не застал. И этот поклон телевидение показало всем.
«Говорит Ленинград! Слушайте передачу «Театр у микрофона».
Перед войной ленинградцы — любители театра ждали этих слов с нетерпением. В дни блокады «Театр у микрофона» переживал трудное время. Казалось, что старые спектакли неуместны, а современный, военный материал приобретал в эфире форму очерка, корреспонденции, рассказа; превращать его в пьесу зачастую просто недоставало времени. Драматургии о войне еще не существовало. Летом и осенью сорок первого года у микрофона ставились небольшие сцены Е. Шварца и И. Меттера: оперативно отражать события дня могла пока лишь драматургия малых форм.
…Теплым погожим днем сорок второго года на одном из московских военных аэродромов появился невысокий пожилой человек, остриженный наголо. Он был одет в защитного цвета сильно поношенный мундир, а на голове его красовалась фуражка с довольно высокой тульей, каких военнослужащие Красной Армии никогда не носили. Знаков воинского различия на мундире не было. Человек быстро взобрался по лесенке, приставленной к борту военного самолета, и опустился на сиденье рядом с молодым летчиком, который сразу же включил зажигание. Самолет разбежался, взмыл в воздух и взял курс на северо-запад, на Ленинград.
— Разрешите представиться, господин лейтенант, — сказал пожилой человек, приподнимая фуражку, — рядовой Швейк. Иозеф Швейк. Следую для прохождения сверхсрочной службы в Ленинград.
Летчик в разговор вступить не мог — Швейк болтал без умолку. Его излияния и рассказы не прервались даже тогда, когда самолет пересекал линию фронта и вокруг него в воздухе запестрили облачка зенитных разрывов. Бравый солдат не обратил на все это никакого внимания, будто это его совершенно не касалось.
