Но я не учел, что входная дверь заперта.
Не успел я сообразить, что ручка не поворачивается, как она со всей силы ударила меня под колени. Я упал. Она заорала: «Это ты стрелял в моего отца! Ах ты, сукин сын!» Я поднялся на ноги и наотмашь ударил ее по щеке. Она свалилась, а я рванул к двери. И тут она выкрикнула: «Я знаю, как ты выглядишь, подонок!» — и потянулась за телефоном. Она не успела набрать три цифры — я выбил трубку у нее из рук. Заломил одну руку, схватил за шею и повалил на пол посреди пятачка перед кассами. Ее рука хрустнула. От страха она не могла кричать, только расплакалась. Я опустился рядом с ней на колени, чтобы нас не было видно с улицы, но за окном мела такая вьюга, что на улице ни одного прохожего не было. Какое-то время мы возились на полу. Я крепко держал ее за горло, чтобы не вырвалась. Вот теперь она точно успела меня рассмотреть: если бы федералы показали ей портрет Байрона Бонавиты, она наверняка сказала бы им, что я — не он. Мое идеальное прикрытие рассыпалось бы в пух и прах. На кону была вся деятельность «Руки Господа». Я посмотрел ей в глаза и увидел больше ярости, чем страха. Вот, преподобный Макгилл, мы и подошли к вопросу о непредвиденных последствиях и о великом благе. Я сделал выбор, точнее сказать, принял единственно правильное решение: я сжал ее горло так, чтобы она не могла дышать, и подержал так несколько минут.
Когда она испустила дух, я разорвал у нее на груди блузку. Решил имитировать изнасилование. К счастью, парнишка сделал за меня почти всю работу. На груди, там, где он слишком сильно ее тискал, виднелись ссадины. Я надрезал джинсы — на бедрах и заднице остались синяки, оттого что он ее шлепал и щипал. Я еще раз проверил, мертва ли она, забрал с прилавка свою записку и вышел на улицу. Пошел прочь, а пурга заметала мои следы.
Микки замолчал. Из-за угла дома Гарольда выбежали трое детишек. Один догонял, стреляя из разноцветного водяного пистолета; на пистолет игрушка была совсем не похожа, зато стреляла метров на шесть. У стола стояла такая тишина, что слышно было, как струя вылетает из маленького отверстия в дуле.
— Ребенок, — проговорил, наконец, преподобный Макгилл. — Боже мой, совсем ребенок!
— Непредвиденные последствия. Великое благо, — отозвался Микки. — Мур, очевидно, как одержимый начал искать убийцу дочери. Немного времени спустя его жена покончила с собой, наглотавшись таблеток. По нелепой случайности погиб и еще один человек — не то в Оклахоме, не то в Небраске, — и Мур был в этом замешан. Вся жизнь его летела под откос. В конце концов он сдался. Отошел от дел.
Это, святой отец, тоже часть моей работы. О ней вы не желаете знать. Сжимая той ночью горло девочки, я мог отступить. И тогда мое служение общему делу — а оно продолжалось двадцать лет — закончилось бы, не успев начаться. И некому было бы запугивать сторонников клонирования и всех этих любителей экспериментировать, этих Франкенштейнов и Менгеле>[32] современной науки. И вы не сидели бы здесь и не готовили речь в ожидании скорой победы, которую вы сможете присвоить себе, объявив о ней по кабельному телевидению.
Двадцать лет… Да, за эти годы от моей руки, бывало, гибли так называемые невинные люди. Они путались у меня под ногами. Косвенный ущерб, как называют это военные. Но никогда больше Господь не просил меня о решении, подобном тому, что я принял снежной ночью в Чикаго. Я думаю, тогда он испытывал меня, как испытывал Авраама. Только моей руки он не отвел, ибо знал, чему суждено случиться после смерти этой девочки. Для Него, Всеведущего, не существовало непредвиденных последствий — одно только великое благо.
На вашем лице читался ужас, когда я рассказывал, как умерла Анна Кэтрин Мур. И правильно. Это действительно было ужасно. Она была хорошенькая, юная: вся жизнь впереди, мечты, планы. И были люди, которые ее любили. Я все это уничтожил вот этими самыми руками. Сразу скажу, мне это не доставило радости. Тот парень, с которым она занималась сексом в кабинке, получал удовольствие, делая ей больно, я — нет. Убивая докторов из списка Гарольда Деверо, я тоже не получал удовольствия. Я убивал, потому что к этому призвал меня Господь, и каждый раз, хотя я выполнял священную миссию, сознавал, что совершаю грех. Я полностью готов к тому, что за грехи мои попаду в ад, и не уповаю на безграничную Божью милость. Если я обречен на адское пламя, приму эту долю не ропща, ибо это великая честь — делать, как Он велит, даже если Он уготовил для тебя вечные страдания и неизбывный позор.
