– Была б дыра да пар валил, – лениво пробормотал он. – А что сунуть найдём…
Влажное тепло навевало дремоту. Залёживаться было нельзя, но от этого только хотелось плотнее сожмуриться, притворяясь, будто нежишься в домашней мыльне и пар любит в костях, изгоняя усталость дальней дороги. «Вот он я, мама. Не сердись уж, что припоздал…»
Так всё время тешил себя несчастный Лутошка. Вот засну и проснусь, и вновь станет канун Маганкиной прелюбы́, и не сунусь я нипочём в проклятый собачник, саночки возле двери поставлю да мимо тихо пройду…
«От мечтанья не сбудется, – говорил ему Сквара. – Случилось уже, теперь думай, как жить, а отменить не отменишь!» Лутошка не слушал. Лил пустые слёзы о небываемом. Что взять с бедолаги? Добро бы отца его люди хвалили Корнем или Пеньком. А то – Недобоем.
Опёнок зло выругался, поднялся из нагретой лужи, полез назад, в знакомую тьму. Холод сразу вцепился отточенными когтями. Болотная вода стекала под землю, постепенно утрачивая тепло. Петь больше не хотелось. Сквара стучал зубами, чертил рукой по стене, отсчитывал шаги.
Когда, согласно этому счёту, впереди должно было забрезжить пятнышко света, темнота осталась непроницаемой. Сквара замер на месте, стараясь проглотить накативший страх, раздумывая, мог ли где-нибудь свернуть не туда. Получалось – не мог. Волей-неволей вспомнился глухой удар за спиной. Волна, плеснувшая в ноги.
– Чего боюсь-то? – спросил он вслух. – Коли так, обратно в болото… – И тут же почти въяве увидел, как злая воля смыкает без того едва проходимый лаз под камнями. – А нет, дальше побреду, куда-то ведь выйду!
«Ага, в завал упрусь или в стенку…»
Он очень бережно переступал босыми ногами, ища зыбкие плиты, так испугавшие его поначалу. Нашёл – выдохнул с облегчением: почти дома! Сейчас будет размыв. Щель в подтюрьмок, где всего-навсего иссякла маслёнка слабенькой лампы…
Промоина не обманула, разверзнувшись ещё внезапней, чем по дороге туда. Сквара вынырнул, одушевился, запел:
– Экий ты, братец, право, трусишка… – Он-то решил уже, что исчерпал все созвучия к слову «крышка» и нипочём не выдумает иных, но они вдруг посыпались сами. – Млеет душа, намокли штанишки… Рвись из-под крышки!
Руки быстро ощупывали стену, разыскивая иззубренные окраины трещины. Сквара так радовался и спешил, что даже отсутствие сквозняка не предупредило его. Ткнувшись в глухую преграду, он вновь замолчал от неожиданности и обиды.
– Эй, Гедах… или ты, как тебя… Финдриг… Дядя Космохвост, ну за что? Это ж я!..
Проход исчез, не оставив даже волосяной щёлки для дуновения. Отломок, через великую силу уложенный на рычаг, выплюнул деревяшку да, кажется, врос на вековое место в стене…
Шевельнувшийся было страх смыла ярость. Сквара до того обозлился на подземного духа или кого-то более телесного, вздумавшего запереть его в подтопленном коридоре, что готов был дать бой без пощады – вот только добраться! Кое-как отыскал на корявых стенах опору ногам, подпёр вероломный камень плечами…
Отломок на удивление легко уступил бешеному напору. Сквара вывалился в подтюрьмок. Его тотчас окутал тёплый свет жирника, показавшийся ослепительно ярким. Камень вновь бухнул в стену и упокоился, став почти незаметным в путанице трещин. Взбаламученная вода медленно унималась. Сквара даже не стал вылавливать из неё обломки рычага. Задыхаясь, всхлипывая, взбежал по ступеням, обжёг о стекло неверные с холода пальцы, кинулся вон.
– Чтоб тебя, Лыкашка, болячка взяла, – разворчался в потёмках опочивального чертога Хотён. – Ну вот кто тянул за язык!
Он был недоволен. Утром младшим ученикам лежала дорога к Неусыпучей топи – таскать красную соль.
– Учитель бы повременил да кабального отдал в окурщики, – поддержал Бухарка.
Пороша зевнул:
– И старик дело говорил… Порно ему, пожил.
Ознобиша взял под одеялом Скварину руку, ткнул ему в ладонь пяту длинной палки. Дикомыт сразу проснулся, ощупал жердь. Ознобиша бережно стал направлять её в середину палаты.
– Тебя бы туда, – сказал Хотёну Лыкаш.
– А что? Плесень больно вонькая, смердит?
Воробыш рассердился:
– А не слышал ты, как в стене жаловалось, человеческим зыком стонало и в погреб скреблось!..
