— А как же насчет твоих чар?
— Они не для таких случаев. И даже если бы я могла их применить, то не стала бы. Уходи.
Джеймс вышел из кафе.
Оставался последний шанс. Он ехал в Брентвуд, район, отличавшийся от того, который он покидал, как бриллиант от куска угля. Джеймс поставил машину под навес около кирпичного дома причудливой формы. Рядом шумел фонтан. Пурпурный плющ увивал стены до самой крыши, покрытой испанской черепицей.
Джеймс прошел через арку во двор и оказался перед офисом, на двери которого золотыми буквами было выведено: «Джаспер Р. Расмуссен, доктор медицины». Отец Джеймса был психоаналитиком.
Не успел он взяться за ручку двери, как та распахнулась, и ему навстречу вышла женщина — типичная клиентка отца: сорок с небольшим, несомненно богатая, одетая в блузку от лучшего дизайнера и сандалии на высоких каблуках.
Она казалась заторможенной и чуть сонной, а на шее у нее виднелись две крошечные, еле заметные ранки.
Джеймс вошел в пустую приемную: секретарши на месте не было. Из кабинета доносилась музыка Моцарта. Джеймс постучал в дверь.
— Папа?
Дверь распахнулась, и в дверном проеме показался красивый темноволосый мужчина. На нем был прекрасно сшитый серый костюм и супермодная рубашка. Он излучал энергию силы и целеустремленности. Но не тепла.
— Это ты, Джеймс? — Любезная доверительная интонация, та же, что предназначалась и его клиентам.
— Пап, у тебя есть минутка?
Отец взглянул на часы фирмы «Ролекс».
— Пожалуй. Следующий пациент будет не раньше чем через полчаса.
— Мне надо с тобой поговорить.
Отец ласково на него взглянул и указал на мягкий, обитый тканью стул. Джеймс развалился было на нем, но вдруг обнаружил, что инстинктивно наклоняется вперед и пытается устроиться на краешке сиденья.
— О чем же ты хочешь со мной поговорить?
Джеймс пытался найти подходящие слова. Все зависело от того, сумеет ли он правильно объяснить отцу. Но где они, эти верные слова? Он решил действовать без обиняков.
— Речь идет о Поппи, она больна, и врачи думают, что у нее рак поджелудочной железы.
Доктор Расмуссен казался удивленным.
— Очень жаль, — произнес он, но в его голосе не было сожаления.
— Это очень плохой рак, с очень сильными болями, и вероятность излечения один к ста.
— Жаль, — и снова в голосе доктора Расмуссена не было слышно ничего, кроме легкого удивления.
И вдруг Джеймс понял, что происходит. Отец удивлен не тем, что Поппи больна, его поражает, что он приехал специально, чтобы сказать ему об этом.
— Пап, если у нее рак, значит, она умирает. Неужели это тебе безразлично?
Доктор Расмуссен сцепил пальцы и устремил взгляд на столешницу красного дерева. Он говорил медленно и спокойно:
— Джеймс, мы это уже проходили. Ты знаешь, мы с мамой беспокоимся, что ты все больше сближаешься с Поппи, слишком привязываешься к ней.
Джеймс почувствовал, как его охватывает холодная ярость.
— Как когда-то к мисс Эмме?
— Что-то в этом роде, — спокойно ответил отец.
Джеймс пытался выбросить из головы страшные воспоминания. Он не должен думать сейчас о мисс Эмме. Ему нужно сосредоточиться, быть бесстрастным. Это единственный способ убедить отца.
— Пап, я знаю Поппи всю жизнь, и она нужна мне.
— Для чего? Насколько я знаю, не для того, для чего следовало бы. Ты ведь никогда не пил ее крови, не так ли?
Джеймс судорожно сглотнул, он был подавлен. Пить кровь Поппи? Использовать ее для этого? Одна мысль об этом приводила его в ужас.
— Пап, она мой друг, — сказал он, потеряв всякую надежду на понимание, — я не могу видеть, как она страдает, не могу, я должен помочь ей.
Лицо доктора Расмуссена просветлело.
— Я тебя понимаю.
Джеймс почувствовал облегчение и удивление.
— Ты меня понимаешь?
— Джеймс, временами мы не можем удержаться от чувства… сострадания к смертным. Вообще, я бы этого не поощрял, но ты действительно давно знаешь Поппи. Ты сострадаешь ей, и если ты хочешь сократить ее страдания, тогда да, тогда я тебя понимаю.
Джеймс несколько секунд смотрел на отца, потом тихо сказал:
— Убийство из жалости? Я думал, Старейшины наложили запрет на убийства в этом районе.
— Просто будь осторожен. Если это будет выглядеть как естественная смерть, мы закроем на это глаза. И не будет нужды доводить это дело до сведения Старейшин.
