Тайный сыск Петра I - страница 193

— Кто ты такой, и что тебе надобно?

Тот, не отвечая, продолжал проталкиваться вслед за государем. Петр услышал шум и, обернувшись, спросил:

— Что там?

Должно быть, могучий голос и грозный вид Петра испугали злодея: у него вывалилась из-под пазухи киса, а из-под нее выскочил «превеликий нож». Преступник пал на колени и признался в своем умысле.

Государь сам схватил его и спросил:

— Что ты хотел с ножом сделать?

— Тебя зарезать, — отвечал преступник.

— За что? — продолжал спрашивать Петр с совершенно спокойным духом. — Разве я тебя чем обидел?

— Нет, — отвечал злодей, оказавшийся раскольником, — ты мне никакого зла не сделал, но сделал нашей братии и нашей вере…

— Хорошо, — продолжал Петр, — рассмотрим это.

Государь велел взять преступника под караул и ничего с ним не делать, пока он его завтра сам обстоятельно не расспросит…

К сожалению, ни профессор Штелин, поселившийся в С.-Петербурге в 1735 году и, следовательно, знавший, и притом весьма многих, «птенцов Петра Великого», от которых, большею частью, и слышал все рассказы, внесенные им в его книгу «Любопытные и достопамятные сказания об императоре Петре Великом», ни Голиков, повторивший, со слов Штелина, это же сказание, ни один из них не говорит о дальнейшей судьбе дерзкого преступника, не называет его даже и по имени. Между тем, это тем более было бы интересно, что в действительности события едва ли можно усомниться, так как Штелин прямо ссылается на то, что событие передано было ему «фельдмаршалом графом Бутурлиным, который при Петре Великом был денщиком»; делать же ложную ссылку на лицо, сын и ближайшие родственники которого были еще живы в то время, когда книга Штелина была напечатана, автор «Сказаний» едва ли бы решился.

В 1698 году, в последних числах августа, Москва тревожно ждала царя Петра Алексеевича из его долговременного заграничного путешествия. Чувство тревоги и страха волновало всех от великого боярина и «генералиссимуса» Шеина до последнего стрельца, томившегося в колодках за известное дело под Воскресенским монастырем… В толпах «сераго» народа бродили разные слухи и толки; те и другие были вызываемы нелюбовью к Петру и его нововведеньям: те и другие были поддерживаемы полуторагодичной отлучкой монарха. «Царя Петра Алексеевича не стало за морем!» — таинственно говорили тетки и сестры государя, и вслед за ними весть эту разносили горожанки, стрельцы и стрельчихи; повторяли и верили ей даже бояре-правители, охваченные, по выражению государя, «бабьим страхом». «У нас на верху (т. е. во дворце) позамялось, — шептала одна из враждебных Петру царевен своей постельнице, — хотели было бояре государя-царевича удушить…». «Государь, — передавала стрельчихам одна из боярских боярынь, — государь неведомо жив, неведомо мертв… И в то число, как было бояре хотели государя-царевича удушить, его подменили и платье ею на другого надели, и царица узнала, что не царевич; а царевича сыскали в иной комнате. И бояре ее, царицу, по щекам били…»

Толки эти, начавшиеся со времени отъезда Петра, приняли громадные размеры и были искрой, брошенной в порох. «Ныне вам худо, — писала Софья стрельцам, — а впредь будет еще хуже. Идите к Москве. Что вы стали?..» И стрельцы откликнулись на призыв: «В Москву, в Москву! Перебьем бояр, разорим Кукуй (Немецкую слободу), перережем немцев!..»

Немцы остались целы; уцелел и ненавистный народу Кукуй-городок: стойкость Гордона и пушки Де-Граге спасли кукуйцев от народной мести; стрельцы были смяты, разбиты, перехвачены и 2 июля 1698 года 140 облихованы кнутом, а 130 человек, по указу Шеина и бояр-правителей, вздернуты на виселицы.

Но розыск и казни были слишком поспешны, милосердны и необстоятельны для столь важного дела, так по крайней мере казалось Петру; «с печалью и досадою от болезни сердца» слал он еще из Амстердама горькие укоризны кесарю Ромодановскому за послабление мятежникам; и вот с твердым намерением «вырвать семя Милославского, угасить огнь мятежа» спешил государь в столицу: «Сей ради причины, — писал он Ромодановскому, — будем к вам так, как вы и не чаяте».