– Скажи мне, если будет больно.
Ответом ему послужил полный недоумения взгляд. Он понял, что свалял дурака.
– Прости меня, Софи.
– За что, Джек?
Может, все-таки стоит ее предупредить?
– За то, что я должен сделать вот так.
Весь сжавшись, как стальная пружина, он проник в нее одним ударом. Она ахнула и испуганно вскрикнула.
– Вот и все, – успокоил он ее, когда дар речи вернулся к нему после пережитого немыслимо острого наслаждения.
– Все? – разочарованно протянула Софи. Коннор не удержался от улыбки.
– Больше не будет больно, – объяснил он, обхватив ее лицо ладонями и целуя снова и снова. – Все остальное тебе понравится, вот увидишь. Я обещаю.
Бренди в полночь – поистине порочное наслаждение. И его крепость, привкус дымка – лишь часть удовольствия, главное же в том, что пьешь его маленькими глоточками, когда на тебе лишь ночная рубашка и ты только что провела возлюбленного по дому, показывая ему, как ты живешь.
– Это моя детская, – объявила Софи, прислонившись к его плечу, чтобы чувствовать его близость, и подняла свечу выше, освещая просторную комнату, оклеенную голубыми с желтым обоями. – Не мешало бы вытереть пыль, – заметила она. А заодно и проветрить; в комнате стоял запах сырости. Заполненные игрушками полки вызвали волну воспоминаний. – Вот эта кукла, Нора, была у меня самой любимой. – Она показала на желтоволосую фарфоровую куклу в голубом парчовом платье, восседающую на миниатюрном кожаном кресле в самом центре кукольного мирка.
– Она похожа на тебя.
– Услышь я это, когда мне было семь лет, я была бы в восторге.
Коннор нежно обнял ее за талию и привлек к себе.
– О, я вижу, у тебя был деревянный конь!
– Его зовут Миднайт. Какие скачки мы с ним устраивали!
– Нору вы брали с собой?
– Иногда. Повар клал мне с собой завтрак в коробку, и я съедала его, не слезая с Миднайта, воображая себя американским ковбоем, скачущим по обширному пастбищу. – Джек улыбнулся. – Я, наверное, была избалованным ребенком. По сравнению с другими детьми. – По сравнению с ним, подумала она. У нее были сотни игрушек; большинство их пылилось в этой комнате – книжки и головоломки, кубики, игры, мелки и краски, куклы из папье-маше, стереоскопы. Она подумала о книге, которую учитель подарил Джеку, – книге о мальчике, который мог становиться невидимым. Его братья высмеяли эту книгу, но у него, по крайней мере, были братья. И никакое обилие игрушек не в состоянии заменить ребенку живое человеческое общение.
Похоже, она была ненамного счастливее Джека. Тот хотя бы не был одинок в детстве.
– В этой комнате жила миссис Тернер, – показала Софи другую комнату. – Она была моей няней. А это – спальня отца. – Она невольно понизила голос, как всегда, когда входила в эту комнату. Большую часть его одежды она отдала церковному приходу, но сама просторная, строгая спальня выглядела так, как в ту ночь, когда он умер. Тяжелый темно-красный полог кровати был задернут, и порой – теперь не так часто – ей казалось, стоит его отвести в сторону, и она увидит спящего отца; вот она приносит ему чай или газеты, и он, зевая и потягиваясь, говорит, как обычно: «Доброе утро, солнышко».
Джек нежно поцеловал ее в макушку.
– Тебе по-прежнему не хватает его.
– Да. Хочешь увидеть его кабинет? Или… тебе неинтересно, Джек? Это ничего, мы можем не…
– Нет, интересно.
– Правда?
– Конечно.
Она взяла его за руку, и они спустились вниз, держа в руках свечи и стаканы с бренди. Софи была босиком. Джек – в брюках и жилете на голое тело. Ей было весело и легко сейчас, и она гордилась своим домом.
– Я люблю этот старый скрипучий дом, – призналась она. – Мне давно хотелось показать его тебе.
– Замечательный дом, – согласился он, к ее радости. – Он подходит тебе. Но не одиноко ли тебе жить здесь совсем одной?
– О нет. Хотя да – иногда. Но я не совсем одна здесь, у меня есть миссис Болтон. И Марис, и, конечно, Томас. В кабинете отца она передала Джеку свечу и подошла к окнам задернуть шторы – комната находилась в задней части дома, и она опасалась, что Томас может увидеть свет в окнах и встревожиться. Она вернулась к Джеку, заглянула ему в глаза, ставшие задумчивыми.
