– Не хватит ли с вас на сегодня пожатий да объятий, мистер Великий Герой? – проворчала Марис, скрывая за грубоватой насмешкой обуревавшие ее чувства. – Пойдемте-ка обратно в дом, пора принять лекарства да вздремнуть немного.
Джек вполголоса чертыхнулся. Но он и правда устал, это было видно по его лицу и опустившимся плечам. Они попрощались, и, ворча больше по привычке, он позволил Марис увести себя.
День постепенно клонился к вечеру. Позднее предполагались танцы для взрослых вокруг костра и фейерверк для детей. Но когда Софи вместе с Энни и другими женщинами из приходского совета закончили наводить порядок после благотворительного базара, Коннор, разговаривавший с несколькими мужчинами о налогах, поймал на себе ее взгляд, и они без слов поняли друг друга: пора домой.
Кон видел, как Софи направилась к мосту, облокотилась о перила и, поджидая его, стала смотреть на уток. На ней было легкое желтоватое платье, яркое, как летний день. В первую их встречу она тоже была в светлом. Высокая, тонкая, как тростинка, Софи в глазах Коннора выглядела воплощением изящества. Он извинился перед собеседниками, но не попрощался, оставив их думать, что еще вернется, и поспешил к жене.
Спрятавшись за ним, чтобы вся деревня не стала свидетелем неподобающего проявления нежности, Софи поднесла к губам его руки и поцеловала, медленно и мечтательно.
– Давай уйдем, Кон. Чтобы со всеми попрощаться, понадобится вечность. А так никто и не заметит нашего отсутствия.
Он не стал спорить. Когда Софи смотрела на него таким нежным, влюбленным, многообещающим взглядом, Коннор ни в чем не мог ей отказать. Они пошли по пустынной улице, мимо опустевшей первой и единственной таверны в городке, мимо кузницы Суона. Крытые камышом чистенькие разноцветные домики кончались у перекрестка: направо – Плимут, налево – Тэвисток и вересковые пустоши, прямо – Линтон-грейт-холл. Повернув налево, на север, они взялись за руки и зашагали по узкой красноватой дороге, затененной деревьями и полосой высокого благоухающего кустарника. Птицы в ветвях заходились в трелях, стараясь успеть выразить радость от солнечного дня до темноты. Мягкий вечерний воздух был напоен ароматом жимолости. Они замедлили шаг, очарованные красотой предзакатного неба и пением птиц, чудом девонширских сумерек.
Дорога взбежала на пригорок; по левую руку простирался свежескошенный луг, по правую темнела сосновая роща. Они остановились и одновременно оглянулись назад, туда, где осталась Уикерли, любуясь солнцем, которое медленно опускалось за вершины деревьев.
– Ты вечером будешь работать над речью? – спросила Софи, прильнув к мужу.
– Возможно. – Коннор победил на дополнительных выборах, состоявшихся три недели назад, и намеревался в следующем месяце ехать в Лондон, чтобы, занять свое место в парламенте. В августе палата общин расходилась на каникулы, и у него оставалось мало времени, чтобы успеть подготовить речь, полагавшуюся произнести при вступлении в должность парламентария. Спикер мог вообще не принять его в расчет, и тогда придется ждать и волноваться до самого ноября.
– Должно быть, это ужасно, не знать, когда состоится твое первое выступление перед тремя или четырьмя сотнями новых коллег. Ты волнуешься?
– Волнуюсь? Какое там, просто умираю со страха!
– Ну что ты, ты будешь великолепен, я уверена. Я хочу присутствовать на заседании, когда ты поднимешься, чтобы произнести речь.
– Не вижу, каким образом тебе это удастся, дорогая, разве только ты пробудешь в Лондоне все лето.
– Знаю, – вздохнула она. – По крайней мере, я буду там в первый твой день. Буду смотреть на тебя сверху, с балкона для публики. О, Кон, Кон, я так буду гордиться тобой! Надеюсь, что не заплачу.
– Надеюсь, не засмеешься.
– Глупости! – Она обвила его руками. – Ты будешь великолепен. Ты изменишь мир. Англия никогда уже не будет прежней.
Он хмыкнул, но ответил серьезно:
– Реформы происходят слишком медленно. Завтра королева подписывает законопроект, который покончит наконец с имущественным цензом, Софи. Знаешь, сколько чартисты боролись за это? Больше тридцати лет.
