Он-то уповал на большее. По правде говоря, возлагал определенную надежду, что беспокойство за него как следует встряхнет ее, выведет из состояния оцепенения. Они теперь совсем не прикасались друг к другу, почти не разговаривали; жили в одном доме, делили одну постель, и тем не менее их ничто не объединяло, даже боль, которую оба носили в себе, причем Коннор терзался не меньше, чем Софи. Но она не позволяла ему помочь себе и не могла помочь ему. Лучший друг покинул его.
В январе Софи вернулась на рудник. Он воспринял это как хороший признак, свидетельствующий о ее выздоровлении. Перед этим она было совсем опустилась, ходила в ночном халате, не мыла волосы, перестала следить за собой – поэтому видеть ее вновь ухоженной и тщательно одетой, как в прежние времена, было большим облегчением. Но однажды она не вернулась домой в обычное время, и по мере того, как шло время, беспокойство Коннора возрастало. Его не покидало тревожное предчувствие, даже когда Джек поднял его на смех, утверждая, что он беспокоится, как старая дева. Через два часа бесплодного ожидания Коннор оседлал лошадь и галопом помчался на «Калиновый».
Он успокоился, увидев Валентина, привязанного на обычном месте. Правда, Софи не было в конторе, и никто не мог сказать, где она. «Видел, как она шла к плавильне, – припомнил Эндрюсон, скребя в затылке, – но это давно было, когда смены менялись». «Рудничная девушка», оставшаяся поработать сверхурочно, вспомнила, что видела, как Софи направилась к тропинке, что вела в Линтон-холл. «Чего это миссис Пендарвис пошла туда?» – сказала я Джейн. Она еще тоже удивилась. Ну, и мы опять принялись за работу. Не видала, чтобы она возвратилась. А должна бы, потому как пошла без пальто".
Он нашел ее в полумиле от рудника, бредущую с потерянным видом вдоль тропы. Когда он догнал ее, то увидел у нее в руках букет сухой травы.
– Я хотела нарвать цветов для нее, – безжизненным голосом объяснила Софи, когда Кон поинтересовался, что она тут делает. – Но цветы уже завяли, это все, что я смогла найти.
Он укутал ее в свой сюртук и крепко прижал к себе; она дрожала от холода, но даже не замечала этого. Кон тихонько покачивал ее, успокаивая, так они и стояли в ледяных сумерках.
– О, Кон, – вдруг воскликнула она пронзительным шепотом, уткнувшись в его плечо, – у нее даже нет могилки!
У него перехватило горло; сердце его разрывалось.
Если бы это был кризис, если бы она выплакалась и возвратилась к нему, ища утешения, вся его боль и страх за нее были бы не напрасны. Но вырвавшееся наружу горе скоро опять сосредоточилось внутри, и она погрузилась в молчаливое оцепенение, словно ничто не прерывало его. Отвергнутый вновь, он почувствовал себя еще хуже; внутренний холод и пустота с новой силой навалились на него. Но на этот раз вынести это было еще труднее, потому что на какой-то миг Коннор соприкоснулся с душой прежней Софи.
После этого случая Софи бывала на «Калиновом» нерегулярно, но неизменно в день выплаты, потому что общение с шахтерами было для нее до некоторой степени облегчением. Дженкс, Эндрюсон и Дикон Пинни самостоятельно решали все текущие дела. Впервые после смерти отца рудник работал без нее.
Энни Моррелл часто наведывалась к ним, но ее посещения не могли развеселить Софи. Коннор задавался вопросом, не завидует ли она, пусть подсознательно, своей подруге, которая была счастлива, чья семья не знала болезней и соря. Кристи был самым старым и дорогим другом Софи, но даже ему не удавалось пробить брешь в ее отрешенности от внешнего мира. Софи оставалась безутешна.
В феврале Джек переехал. Коннор спорил с ним, пытался вразумить, кричал, наконец, но Джек не переменил решения. Ему стало лучше, в этом не было сомнений, но Коннор знал истинную причину, по которой Джек хотел снять комнату в Уикерли. Он верил, что его отсутствие каким-то образом поможет Коннору и Софи улучшить отношения. Если бы Коннор думал, что это возможно, он бы уже сам давно помог ему собрать вещи. Но он боялся, что теперь ничто не спасет их отношения, и был близок к отчаянию. Между ними больше не было близости. Он привык подолгу задерживаться за письменным столом в кабинете ее отца, потом укладывался на скрипучем кожаном диване, и в те ночи, когда кот устраивался у него под боком, считал, что ему повезло. Если Софи терзалась от горя, то Коннор погибал от одиночества. Они были как двое держащихся на плаву людей, потерпевших кораблекрушение, которые не могут протянуть друг другу руку и смотрят, как каждый из них идет ко дну.
