Надо пояснить читателю, что в ходе переименований старокачельских населённых пунктов бывший город Мухобойск переименовали в Лозанну. Так всему старокачельскому Высокочтимому Выпендриону показалось красочнее и благозвучнее. В кафе, которое называлось «На золотом крыльце», народу было немного, но вид двух молодых мужчин сразу же привлёк внимание как буфетчицы в белом, расшитом бусинками кокошнике, так и двух официанток с вышитыми старокачельскими узорами на белых передниках.
– Среди этих девушек не видишь свою Лоли?
– Нет, месье, её тут и не стояло.
– Эти девушки, между прочим, тоже, что спелые персики!
– Не пудри мозги, сэр. Красота жизни не в количестве побед, а в их качестве.
– Не отрицаю роли качества, но, милый мой, без количества тут всё-таки не обойтись.
– Только, если в разумных пределах.
– О чём спор, господа? – подошла и к их столику одна из официанток. От неё пахнуло новомодными духами фирмы Эка-невидаль и кондитерскими специями. Её зеленоватые глазки сверкали, а тонкие пальцы приплясывали по спинке жосткинского подноса.
– О девушках, разумеется, – покосился на юную блондинку Гарик.
– Куда ж мы без вас? – поддержал приятеля Владлен и подгрёб к себе официантку, обхватив её за талию.
– Что будем заказывать?
– Для начала требуется информация. Вот этот прекрасный юноша, принц, можно сказать, – Владлен склонил льняную голову перед Гариком, – ищет свою принцессу. Дай-ка сюда её фото.
Гарик достал бумажник и протянул фото Лоли официантке.
– Ништяк! – сказала та и, нежно высвободившись из объятий Владлена, пошла к своим подружкам. Те окружили её и стали рассматривать обнажённую Лоли. После чего буфетчица подняла свою головку в кокошнике и показала большой палец, что означало – здорово!
– Давай снимем их и ко мне, – предложил Смычкин.
– Но я же ищу даму своего сердца.
– Не уподобляйся Дон Кихоту. Тем более, что твоя Дульсинея, тоже думаю, времени зря не теряет.
– Умеешь ты, однако, убеждать. Но это – меня, что намного проще. Теперь попробуй убедить дам, что им это очень необходимо…
– Это уже мои заботы, сударь. Но ты тоже не должен сидеть пень-пнём. Поведай нам о своих кладах: поменьше казуистики, побольше мистики и эротики.
– Ладно. Но должен заметить, что в тебе умерли одновременно Джозеф Ланкастер, Макаренко и Сухомлинский.
– Пусть так, лишь бы не я сам.
В Старой Качели понятие «искусство» давно уже обрело нарицательный смысл, потому что суть его заключалась не в том, чтобы общество умело оценивало блестящего творца, а в том, что кучка специалистов постигла искусство в деле раздувания гениев буквально из ничего.
Что касается литературы, то с ней дела обстояли ещё сложнее. Подобно тому, что по соседству с добропорядочностью всегда умеет пристроиться лукавство или мошенничество, то и рядом с литературой в Старой Качели всегда пристраивалась разношёрстная публика: то, смотришь, политик стал издавать свои мемуары, то певец выдал откровения, то артист обрисовал закулисную жизнь. Все хотят попасть на чужое поле и там ещё показать себя не с худшей стороны. Относительно профессиональных писателей разговор особый.
Литературу в Старой Качели делили на периоды, а писателей периодически сажали. Правда, в последнее время в этом деле наметился прогресс: фигурально выражаясь, писателей стали сажать «на хлеб и на воду». Ни одна разновидность искусства не понесла таких моральных и материальных потерь, как литература.
Подумав немного, Михаил Михайлович отложил перо и стал смотреть на закат. Стол его стоял на балконе, лёгкий ветерок освежал лицо и теребил выбившийся из-под берета седеющий чуб. Солнце нижним краем диска опустилось на плоскую крышу дальнего девятиэтажного дома, и пока горела между двумя затяжками сигарета в руке историка, успело погрузиться за панельное здание полностью. Только тут, глядя на уходящее светило, Михаил Михайлович отчетливо осознал и ощутил, как скоротечно время и как мало его отпущено человеку для свершения всех своих дел, как малых, так и великих.
В Старой Качели была до революции улица, названная именами двух святых: Козьмы и Домиана, по имени церкви, возведённой на ней. Мы уже сталкивались с тем, что в Старой Качели любые перемены были связаны с полным стиранием всего, что могло напоминать прежние времена. Под такую «стирку» попала в ходе революционных перемен и улица, в простонародье именуемая; «Козьмы и Демьяна». При переименовании этой улицы, старокачельский Совет народных депутатов решил присвоить этой улице имя человека новой формации – пролетарского поэта Демьяна Бедного. За годы проживания на улице с новым названием люди хоть и не стали большими почитателями таланта Демьяна Бедного, но всё-таки успели привыкнуть к новому звучанию в названии их улицы, потому что бедность их окружала повсеместно и стала чем-то неотъемлемым во всей их последующей жизни. И то сказать, само отсутствие богатых уже предполагало патологическую и безотрадную бедность. Не было барского или хотя бы купеческого размаха в создании пышного особняка с колоннами, фризами, с арками, с башнями, со стенами, стилизующими крепость, с дорогими внутренними убранствами, с полами, сияющими разноцветным камнем или паркетом. Вместо этого скучные стандартные дома для простых обывателей…
