Все время, пока Шмит находился в Бутырках, младшие сестры добивались его освобождения под залог. Не оставляли без внимания дело Шмита и большевики. Что ими двигало – желание помочь попавшему в беду товарищу или стремление спасти «спонсора»? Однозначно сказать трудно, но, учитывая, как развивались события дальше, более вероятен все же второй вариант. Так или иначе, но по рекомендации Красина к делу Шмита в качестве официального защитника подключился присяжный поверенный Н. П. Малянтович – опытный правовед, связанный с рядом социал-демократических организаций.
В конце февраля 1906 года Николай Шмит выдал доверенность на управление всеми своими делами и принадлежащим ему имуществом сестре Екатерине, лишь на днях достигшей совершеннолетия. Сразу же после этого в качестве «партийного опекуна» возле девушки оказывается некто Н. А. Андриканис – кроме прочего, член финансовой комиссии московского комитета РСДРП. Вскоре Андриканис и Екатерина Шмит вступили в гражданский брак.
Объединив усилия, родственники Шмита, Малянтович и Андриканис начали забрасывать прошениями и жалобами различные инстанции, настаивая на изменении меры пресечения или хотя бы на переводе заключенного в тюремную больницу ввиду ухудшающегося состояния здоровья. Однако Московская судебная палата неизменно оставляла эти бумаги без внимания. Впрочем, и следствие шло отнюдь не так, как бы того хотелось. Дело в том, что Николай Шмит проходил по статье 100 Уголовного уложения Российской империи. Статья эта была «расстрельной», но при этом требовала «сознаваемого и волимого учинения мятежнического деяния, предпринятого для ниспровержения существующего государственного строя». А с этим были проблемы. Шмит снова вернулся к тактике «не видел, не знаю», а с вещественными доказательствами по делу вообще вышла странная история: в мае 1906 года выяснилось, что все найденное на фабрике Шмита оружие, в основном обгоревшее, было давно уничтожено по приказу московского градоначальника.
Летом 1906 года защита Шмита наконец добилась своего – была проведена врачебная экспертиза заключенного, выявившая у него целый букет заболеваний, в том числе и расстройства психики. 28 июля он был помещен в Московскую тюремную больницу, где пробыл ровно три месяца. Здесь Николая трижды обследовал официальный консультант больницы П. Б. Ганнушкин, оставивший в его деле следующую запись: «На основании личного исследования больного (при исследовании обнаружена наличность стойких бредовых идей преследования, величия, изобретения, наличность галлюцинаций слуха, зрения, осязания) считаю возможным подтвердить в данном случае диагноз хронической паранойи, того ее подвида, который известен под именем paranoia originaria Sander (тип Зандера. – Авт.)». Осматривал Шмита и знаменитый профессор Сербский, выводы которого в целом совпадали с заключением молодого коллеги: «…в связи с расстройством душевной деятельности пациент не мог понимать свойства и значения им совершенного и руководить своими поступками; он был и остается невменяемым и недееспособным».
12 февраля Николай был извещен, что через три дня Московская судебная палата должна рассмотреть его дело и отпустить его на поруки. Ночью следующего дня, а точнее около 4 часов утра, он попросил у надзирателя кружку воды и новую свечу вместо догоревшей. А спустя два часа, при утреннем обходе, было обнаружено бездыханное тело заключенного Николая Шмита…
Следователь, срочно вызванный в Бутырки, при осмотре окна установил, что нижнее звено зимней рамы и соответствующее ему звено летней рамы выдавлены изнутри кнаружи. Чтобы выдавить стекла, заключенный использовал одеяло, на котором было обнаружено несколько свежих порезов. Завернув осколки стекла в полотенце и платок, он порезал себе левое предплечье и сосуды шеи и скончался от обильного кровотечения.
Судебно-медицинская экспертиза, проведенная в присутствии родственников погибшего заведующим кафедрой судебной медицины Московского университета П. А. Минаковым, установила, что раны нанесены не острым орудием, а зазубренным предметом в виде осколка стекла. Каких-либо признаков, характерных для самообороны, Минаков не обнаружил и поэтому определил случившееся как самоубийство.
