Брось, мой друг, всякое беспокойство! Твой племянник поправился. Все более покидают его мрачные мысли, и он все более принимает участие во всем, что есть в жизни хорошего. Так, он удивительно радовался фасону новомодной шляпы, которую носит граф фон К., посетивший его вчера. Барон, даже еще сидя в постели, надел на себя шляпу и велел принести зеркало… Он уже ест бараньи котлеты и пишет стихи. Самое позднее через четыре недели я доставлю тебе в Мекленбург твоего племянника. В Берлине ему не следует оставаться, так как, как сказано, его история произвела много шума, и он, едва только появится в свет, снова станет предметом всеобщих пересудов и т. п.
Итак, после двухлетнего отсутствия твой племянник благополучно вернулся? Неужели он в самом деле был в Греции? Я не верю этому, потому что он окружает свою поездку какой-то тайной и при каждом удобном случае говорит: «Если кто не был в Морее, на Кипре и т. д.» А это заставляет меня думать, что он сам там не был!.. Жаль мне, что твой племянник, если он действительно был в Греции, не посетил Антициры и потому остался таким же сумасбродным мечтателем, каким был раньше… Кстати, посылаю тебе «Берлинский карманный альманах» за 1821 год, в котором в рассказе, озаглавленном «Ошибки (эпизод из жизни одного мечтателя)» описана часть приключений твоего племянника. Напечатанное произвело на Теодора удивительное впечатление; быть может, он увидит, как в зеркале, свою смешную фигуру, устыдится и станет лучше. Хорошо было бы, если бы и новые его приключения до того времени, когда он оставил Берлин, также были изданы…»
Быть может, благосклонному читателю не будет неприятно узнать в заключение, что посланный с запиской Гфм к канцелярскому заседателю Шнюспельпольду принес обратно письмо нераспечатанным и объявил, что, по заявлению хозяина дома, адресат не живет в настоящее время и никогда не проживал в этом доме раньше. Таким образом, ясно, что княжна поручила ему вручить Гфм бумажник, что он исполнил только возложенное на него поручение и что он только из-за своего злорадства и дерзости написал сначала грубое письмо и затем мистифицировал Гфм своей дикой выходкой.
О том, что время, возвещенное княжне видением в Тиргартене, уже наступило и что в настоящее время уже развивается знамя с красным крестом и фениксом, и что вследствие этого княжна вернулась в свое отечество, можно заключить уже из обращенных к Гфм ее стихов. Эти стихи составляют для Гфм тем более милое и дорогое воспоминание о несравненной женщине, что в них обращаются к нему, среди прочих поэтических любезностей, как к магу и притом доброму, не имеющему ничего общего с дьявольским искусством. Ничего подобного раньше Гфм не приходилось слышать.
Наконец, удивительно, что события, казавшиеся в прошлом 1820 году пустыми баснями, не имеющими значения, в настоящем 1821 году получили реальное осуществление.
Кто знает, какой Теодорос поднял в настоящую минуту знамя с крестом и фениксом?
Досадно также, что в листках бумажника нигде не упоминается имени молодой греческой княжны, почему Гфм не мог его узнать, а вследствие этого не мог и справиться в бюро приезжих, кто была знатная греческая дама, выехавшая из Берлина в конце мая.
Насколько известно, она не была госпожей Бублиной, поселившейся в Неаполе, так как невеста князя Теодороса Капитанаки хотя и пламенела любовью к родине, но отнюдь не была политической героиней, о чем можно заключить по ее стихам.
Если кто-нибудь из читателей узнает что-либо о дальнейшей судьбе оставшейся неизвестной княжны и канцелярского заседателя Шнюспельпольда, то Гфм покорнейше просит поделиться с ним своими сведениями через посредство высокоуважаемой редакции альманаха.
