Ну а самому барину чуть ранее, 13 апреля, объявили домашний арест и увольнение со всех постов – кабинет-министра, обер-егермейстера и главы Конюшенной канцелярии. Таким образом, программу-минимум Бирон реализовал. Теперь надлежало закрепить достигнутое ссылкой соперника из столицы куда подальше, для чего требовалось накопать на арестанта хороший компромат. Снабдить им сформированную императрицей «Генерал итетскую комиссию» мог единственно Василий Кубанцев.
Отсутствие у генералов серьезных зацепок к Волынскому наглядно продемонстрировала уже их первая встреча с Артемием Петровичем 15 апреля 1740 года в Итальянском доме, штаб-квартире комиссии. Сановники завели речь об обстоятельствах сочинения одиозного «петергофского письма». 16, 17 и 18 апреля беседа о подоплеке июльского демарша продолжилась с тем же нулевым эффектом. Волынский страстно разоблачал злые козни Остермана, Куракина и адмирала Н. Ф. Головина, извиняясь за «горячесть» своего характера. Следователи терпеливо слушали товарища, изредка возражая. 19 апреля с результатами четырехдневных откровений ознакомилась Анна Иоанновна. К тому моменту Василий Кубанцев, не битый и не пытанный, зато сильно напуганный пребыванием в государственной тюрьме, настрочил несколько чистосердечных признаний, судя по которым, Волынский весьма энергично заботился о собственном обогащении неправедным путем. Однако исповедь слуги прегрешениями хозяина в экономической области не исчерпывалась. В ней перечислялись тревожные факты, подразумевавшие политическую неблагонадежность кабинет-министра. Нет, подозрение вызывали вовсе не реформаторские инициативы лидера Кабинета. Для государыни они не стали открытием. А вот ночные посиделки важных особ в доме Артемия Петровича под видом обсуждения и редактирования законопроектов, контакты реформатора с придворными принцессы Анны Леопольдовны, составление родословного древа Волынских с подчеркиванием кровных уз семьи с Рюриковичами через брак с родной сестрой Дмитрия Донского, вдобавок наличие некой политической книги, едва не сожженной, крайне обеспокоили царицу>{82}.
Более десяти лет Анна Иоанновна жила под постоянным страхом повторения бурных событий зимы 1730 года. Императрицу бросало в дрожь от единого упоминания ужасного слова «Република» и всего, что с ним так или иначе связано. В каждом критическом отзыве, в каждом акте неповиновения она в первую очередь видела зародыш новой революции и жестоко карала любого за малейшее фрондерство, невзирая на звания и прошлые заслуги. Императрица целенаправленно упекла за тюремную решетку или в сибирские остроги всех членов Верховного Тайного Совета, в 1730 году активно выступавших за фактическое введение в России республики, а наиболее опасного из них – Василия Лукича Долгорукова – без стеснения отправила на эшафот. Теперь же, после ознакомления с покаянными листами Кубанцева, государыня возжелала точно выведать, что конкретно затевал Артемий Волынский. Если государственный переворот по примеру верховников, то от позорной казни ему не уйти.
15 апреля Анна распорядилась арестовать Петра Еропкина и Андрея Хрущева, согласно Кубанцеву, вместе с Федором Соймоновым наиболее активных советчиков Волынского. Того же числа архитектора привезли в Итальянский дом, чиновника горного ведомства – в Петропавловскую крепость. С Хрущевым члены комиссии пообщались в первую очередь, утром 18 апреля. Но он приятеля не выдал, подтвердил лишь приезды к тому по партикулярным делам. Не более. Еропкина неделю, другую предпочли не трогать. В итоге на допросах самого Волынского 20, 23 и 24 апреля генералитет довольствовался малым, безусловно, недостаточным для уличения главного фигуранта в антигосударственной деятельности. Арестант легко отговорился по всем пунктам. Однако сомнения, возникшие у царицы, рассеять не сумел. Мысль о политической нелояльности, вынашивании вчерашним любимцем тайных планов по переустройству страны в духе 1730 года крепко засела в голове Ее Величества. Монархиня намеревалась удостовериться в обоснованности или беспочвенности воскресших страхов, отчего и настаивала на ужесточении следственных действий.
