Шумахер пишет, что император страдал несварением пищи. Кроме того, известно, что он мучился геморроем. Прибавим сюда нервные потрясения последних суток и стремительную неожиданную смену статуса Петра Федоровича от всемогущего самодержца до бесправного узника. Угнетенное психологическое состояние и нервное истощение, естественно, негативно отразились на нем. И если раньше с помощью врачей хронические недуги удавалось преодолевать, то в изменившейся, непривычной стрессовой ситуации упавший духом император просто не имел сил сопротивляться обострению старых болезней. По-видимому, 1 июля ухудшение самочувствия заметили и окружающие, почему Алексей Орлов наказал офицеру не только передать просьбу Петра, но и уведомить императрицу, что заключенный что-то неважно выглядит.
Что за фантазии?! – возразят мне. Согласно Шумахеру, это Петр попросил у жены прислать врача, а заодно мопса и скрипку. Но давайте не забывать, Шумахер все-таки не присутствовал при докладе курьера, в отличие от Екатерины. А Екатерина в письме Понятовскому недвусмысленно сообщает, что муж попросил у нее «только свою любовницу, собаку, негра и скрипку»>{222}. Значит, Шумахер что-то напутал?! Отнюдь. И Екатерина, и Шумахер, оба правы. Екатерина поставила в известность Понятовского о том, что прочитала в письме мужа или услышала непосредственно от гонца. А Шумахер, не присутствуя при той сцене, судит о запросе императора по факту отправления. А отправлены были лишь Людерс, собака и скрипка.
Интересно, а кто приехал в Петербург 1 июля 1762 года, и в каком виде он передал императрице информацию? К сожалению, точных данных на сей счет пока нет, но есть ряд косвенных, позволяющих предположить, что 1 июля перед Екатериной предстал Евграф Чертков, а доклад прозвучал в устной форме. В качестве доказательства приведу любопытную выдержку из первого письма А. Г. Орлова: «Посланной Чертков к Вашему Величеству обратно еще к нам не бывал, и для того я опоздал Вас репортовать. А сие пишу во вторник, в девятом часу в половине…»
Первый закономерный вопрос: в половине девятого утра или вечера? Разъяснить его помогает оговорка Орлова относительно болезни Петра Федоровича: «…я опасен, штоб он севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил…»
Раз речь идет о ближайшей ночи, то день уже прошел. Кстати, в следующем письме по тому же поводу Алексей Григорьевич выразится так: «штоб он дожил до вечера». Мы смело можем утверждать: первая цыдулка сочинялась вечером 2 июля, а вторая – в районе полудня 3 числа. Кроме оговорки, на вечер указывает и рассказ командира о процедуре раздачи жалованья подчиненным за полгода, выдать которое гвардейцам императрица распорядилась 2 июля. Причем первая партия денег предназначалась отряду Орлова. Их быстро, за полсуток, доставили в Ропшу и немедля раздали солдатам и унтер-офицерам.
Мы выяснили, что депеша Орлова за № 1 написана в половине девятого вечера 2 июля. Это когда же должен был покинуть Ропшу Чертков, чтобы его отсутствие 2-го числа в 20.30 являлось серьезным опозданием? Допустим, подпоручик уехал утром 2 июля с каким-то поручением (между прочим, неизвестным нам). Полдня на дорогу туда и обратно, на аудиенцию у императрицы и необходимый отдых (все-таки на плечи четырех офицеров возложена непомерно большая нагрузка) – минимальный срок для поездки. Следовательно, невозвращение Черткова из столицы в тот же день к половине девятого вечера вряд ли в тех условиях могло считаться опозданием. Напомню, что Пассек, приехавший в Петербург днем 30 июня, задержался в столице как минимум до ночи.
А если Чертков уехал не утром 2 июля, а вечером или днем 1 числа с тем уговором, чтобы, переночевав дома (то есть отдохнув), вернуться к месту службы днем 2 июля?! Тогда отсутствие подпоручика вечером 2 июля Орлов вправе был расценивать как неоправданную задержку. Тем более что командир ждал его, дабы отправить в Петербург другого офицера с новым рапортом, имея на всякий случай под рукой одного свободного. И в конце концов Орлову пришлось снаряжать в путь второго курьера, не дождавшись первого. Однако, если Чертков уехал 1 июля, а не утром 2-го, то становится ясно, с чем приехал преображенец в Летний дворец. Именно он и передал на словах очередную просьбу Петра Федоровича. Но почему на словах?
