— Да. Я видел ее, но она не видела меня, — Кассий осторожно подбирал слова, борясь со своими чувствами. — Она серьезная, умная. Не сияющая красавица, но вполне миленькая. Худенькая и невысокая. Мой человек, что приглядывает за ней, чтоб и эта не пропала бесследно, говорит, что не по годам рассудительна. Послушная и любящая дочь. Знает о своем предназначении чуть не с колыбели и согласна быть залогом мира между двумя странами. Добра и кротка нравом. Светлая Дева, просто созданье небесное получается! Не женись на ней, отец! На свете много других девушек, даже других принцесс, что принесут тебе наследника не лишая тебя жизни!
— Но не принесут мира с Коэнрием. Все решено, сын, отказ от свадьбы обесчестит меня. Слишком давно и долго все этого ждут. Не печалься, судьба умеет шутить и давать двусмысленные пророчества. Может не все так определенно, и вы как-то не так толкуете предсказание.
— Круг поручил так же передать тебе, что в предсказании есть одна неясность — если ты не впустишь ее в свое сердце, не будешь доверять ей, то, возможно, гибели удастся избежать, но рассчитывать на это неверно и очень маловероятно. Отец, — с болью в голосе продолжал Кассий. — Будь осторожен. Я не хочу потерять тебя. И государству ты нужен. Ни Тиберий, ни я не справимся с таким бременем. Даже вместе. А учитывая его отношение ко мне…
— Глупости, — пренебрежительно отмахнулся князь, — я еще не умираю, а даже если что и случится — страна переживет, не такое переживала. Справитесь. Иди, отдыхай, я пока изучу бумаги, утром поговорим. Я так понимаю, что ты опять ненадолго?
— Да, послезавтра крайний срок. Я должен ехать на границу с Руазием. Завтра вечером сбор Круга, а потом Силений хочет меня видеть.
— Ну, вот и славно. Иди, мне есть над чем подумать.
Руазий. Поместье Кегнестель. 270–286 гг от разделения Лиории. Жардиния.
В ненастную ноябрьскую ночь, когда за окном то и дело раздавались раскаты грома и сверкали молнии, а дождь лил, словно из ведра, у баронессы фон Кегнестель начались схватки. Роженица была двадцати лет отроду, неопытна, поскольку это были ее первые роды. Во всех залах, комнатах и переходах огромного особняка горели свечи, прислуга в суматохе сбивалась с ног, юная баронесса охала и время от времени истошно кричала, повитуха причитала, призывая на помощь Светлую Богиню, а барон фон Кегнестель нервно ходил по длинному коридору, заложив руки за спину, в ожидании рождения наследника. К двум часам ночи в семье фон Кегнестель появилась крошечная девочка. Баронесса была так измучена тяжелыми родами, что едва прижав к груди младенца, уснула. Барон с легким разочарованием взглянул на дочку и удалился в свои покои. А крошку передали кормилице, молодой статной башангке, которая двумя днями раньше тоже родила девочку. Постепенно огни в особняке погасли, все разбрелись по своим комнатам, и поместье семьи фон Кегнестель погрузилось в сладкий сон.
Не спала только кормилица. Едва взяв девочку на руки, она почувствовала насколько слаба и болезненна новорожденная, но промолчала. Женщина прикладывала малышку к груди, надеясь, что молоко придаст ребенку сил, но безуспешно. Девочка слабела на глазах, ее дыхание затруднилось, и вскоре кормилица с ужасом поняла, что душа новорожденной отлетела к Светлой Богине. Башангка сама похолодела от страха, когда представила, что ее ждет утром. Злые языки непременно напомнят ей о ее иноземном происхождении, возможно даже обвинят в убийстве малютки. Конечно, баронесса всегда была добра к ней, но и она, как мать, наверняка не простит, что не уберегла ее долгожданного первенца.
Кормилица заметалась по комнате с ребенком на руках, как загнанный в клетку зверь, не зная, что делать и как быть. Внезапно остановилась и посмотрела на стоящую в углу комнаты люльку, в которой сладким сном спала ее собственная дочка — розовощекий и пышущий здоровьем младенец. Как в тумане, башангка перепеленала двух малышек, невольно навсегда поменяв судьбу собственной дочери. Утром подмены не заметили — ночью родители как следует не рассмотрели дочку, девочки обе были темноглазы, а в остальном все новорожденные очень похожи между собой. Баронесса была очень опечалена смертью ребенка кормилицы, и, при этом, про себя благодарила Светлую Деву за то, что такая ужасная участь не постигла ее собственную малышку. Все замечали как по-матерински ласкова кормилица с маленькой баронессой, и печально качали головами, полагая, что башангка таким образом отдает малютке свою нерастраченную материнскую любовь. Никто и не подозревал, какую тайну хранит эта молчаливая темноволосая женщина и какой страшный грех она взяла на свою душу.
