Но дать задний ход, не возбудив подозрений в таком маленьком городке, было уже невозможно.
Уголком глаза через дверь гостиной Элиас наблюдал, как хлопочет Польстериха. Придется ждать по меньшей мере часа два-три, прежде чем она уйдет.
Вернулся, напевая, Ти-Том с пакетами в руках. Немного погодя ребенок осторожно постучал в дверь гостиной.
– Входи, малыш. Чего ты хочешь?
– Здрасьте, герр Эйн. Вот, я нашел это в вашем почтовом ящике.
Элиас, не имевший родственников, удивился почте. Но его внимание сразу же привлекло письмо с официальным штемпелем. На нем были адрес и печать венской нотариальной конторы.
Старик посмотрел на лицо ребенка. Несмотря на неряшливый вид, от него исходило что-то особенное: отсветы в его блестящих глазах на миг напомнили ему Тайную книгу. Этот священный огонь во взгляде мальчугана таил в себе некое послание.
Ти-Том вышел из комнаты. Слышались только звуки мытья посуды. Тогда Элиас распечатал конверт…
Вена
Господину Элиасу Эйну.
Господин Эйн,
С прискорбием извещаем Вас о кончине Вашей сестры, г-жи Елены Эйн, которая скончалась от сердечного приступа в своей венской квартире 12 августа сего года на шестьдесят третьем году жизни. Похороны состоятся 16 августа в Вене, на кладбище Оттакринг. Буду Вам бесконечно признателен, если Вы свяжетесь со мной, чтобы мы могли уладить некоторые практические вопросы, касающиеся погребения Вашей несчастной сестры, а также исполнить установленные законом формальности.
Искренне Ваш, нотариус Дорфмейстер
Потрясенный Элиас уронил письмо на пол: отныне он окончательно остался один на свете. У него больше не было ни семьи, ни прошлого, ни будущего. Он закрыл глаза руками.
Елена в земле.
Его любимая сестра сошла в могилу, бедняжка, и никто не проводил ее в последний путь. Какой же одинокой она должна была чувствовать себя… о, любовь моя, моя дорогая сестренка… – рыдал он, уткнувшись лицом в ладони.
Он, не плакавший со дня смерти Анны, своей жены, во второй раз ощутил вкус слез. Сестра его тоже оставила.
Похороны состоялись 16 августа. Однако сейчас уже середина сентября. Наверняка так получилось из-за того, что он сменил адрес.
Из стыдливости он снова бросил взгляд на дверь.
Увидел еще не ушедшего Ти-Тома, который остановился перед его коллекцией книг в маленькой гостиной. Потом заметил Польстериху, торопливо закрывавшую дверь кухни. Проскрипел ее грубый, с провинциальным выговором голос:
– На сегодня у меня все, герр Эйн. Я вам больше не нужна?
– Хорошо, фрау Польстер, можете идти. До завтра, – удалось вымолвить ему.
– До завтра, – ответила она, и старик услышал, как за ней наконец закрылась входная дверь.
Сухой щелчок замка снова вернул его к боли и полному одиночеству.
Он снова подумал о своих близких. И осознал, что с уходом Елены стал последним уцелевшим камнем старинного семейного здания – надолго ли еще? Все его прошлое теперь стало лишь полем руин, а за вечером судьбы неизбежно следовала глухая ночь.
Ему с удивительной точностью вспомнились слова отца, его рассказы о былом престиже их предков, процветавших, пока на них не обрушилось «Окончательное решение»[2].
Потом из глубин его памяти всплыла, словно возвращаясь на поверхность глубоких вод, одна сцена, сыгравшая большую роль в их дальнейшей жизни. Сорок лет тому назад отец, уже зная, что обречен из-за болезни, позвал его с сестрой и попросил, чтобы их оставили с ним наедине.
В тот день Густав Эйн сообщил им о своей последней воле. Вскоре ему предстояло расстаться с жизнью, вслед за двумя его братьями и сестрой, сгинувшими в ночи Майданека. И он поведал, что потомков другой семейной ветви, уцелевших после войны, было всего трое.
Во-первых, Йонатан Эйн, его двоюродный брат, перебравшийся в 1938 году в Соединенные Штаты и избежавший ужасов нацизма. Он погиб в 1949 в Риме, за рулем своей машины, вместе с женой.
Йозеф Эйн, единственный представитель немецких Эйнов, был одним из тех немногих, кто уцелел в трудовых лагерях. Своим выживанием он был обязан исключительной физической выносливости. К несчастью, он утонул в возрасте тридцати одного года, унесенный течением в открытое море с одного из Ашдодских пляжей в Израиле, куда эмигрировал в 1948 году. У него никогда не было детей.
