Сам труп, признанный столь единодушно останками Амен-хотпа IV, в одном отношении возбуждал непрестанно недоумение. Было хорошо известно, что царь-солнцепоклонник царствовал около семнадцати лет. Если, согласно врачебному обследованию, покойному было никак не больше двадцати восьми лет, то Амен-хотп IV должен был воцариться еще совсем мальчиком — самое большее двенадцати лет. К нововведениям он приступил вскоре после воцарения. Так неужели же во главе переворота такой глубины и такого размаха мог стоять мальчик? Пытались найти что-нибудь похожее в летописях человечества. Г. Мёллеру удалось указать довольно близкий пример в самом Египте. Арабский халиф аль-Хаким ибн Азиз (996—1021), тоже вводивший новые верования, начал преобразования в возрасте шестнадцати лет. Однако шестнадцать лет все-таки не двенадцать…
В 1921 году немецкий ученый К. Зэте напечатал в органе гёттингенского Общества наук опровержение тождества мертвеца с Амен-хотпом IV. Доводы К. Зэте допускали возможность возражения. Природа фараоновского празднества «тридцатилетия», которое Амен-хотп IV справлял еще в начале царствования, далеко не настолько ясна, чтобы можно было утверждать, что царь-солнцепоклонник при своем воцарении никак не мог быть мальчиком. Слабое доказательство представляли и две золотые пластинки, найденные вместе с трупом и надписанные обозначениями солнца, употребительными лишь в средние годы царствования Амен-хотпа IV, а никак не в конце. Пластинки были не более как частичками каких-то украшений, во гробе не находившихся, и как они обе попали в гроб, оставалось вообще непонятным.
Тем не менее имя К. Зэте было слишком громким, чтобы к его мнению не прислушались. В 1924 году в ответ на статью К. Зэте Дж. Э. Смит и В. Р. Доусон в своей книге об египетских мумиях пересмотрели заново заключение о возрасте умершего. При этом они, пусть не без колебаний, но с новой силой повторили сделанную Дж. Э. Смитом еще в 1910 году существенную оговорку. Памятниками засвидетельствовано странное телосложение Амен-хотпа IV. Оно могло быть вызвано редким недугом. Последствием болезни могла быть задержка в сращении костей, так что состояние костяка, наблюдающееся обычно в двадцатипятилетием возрасте, могло удержаться у царя даже лет на десять дольше. К сожалению, подобными гадательными предположениями нельзя было рассеять закравшиеся сомнения, и прежняя убежденность в тождестве мертвеца с Амен-хотпом IV сменилась неуверенностью.
Тем временем, в 1922 году X. Картер и лорд Карнарвон открыли знаменитую гробницу фараона Тут-анх-амуна. Это открытие внесло свой, пускай не решающий, но все же ценный вклад в дело распутывания странных загадок, заданных тайником Т. М. Дэвиса. Так, после находки в гробнице Тут-анх-амуна его погребальных сосудов окончательно отпала возможность приписывать ему те четыре безымянных, что были открыты Т. М. Дэвисом. Сличение черепа Тут-анх-амуна с черепом загадочного мертвеца обнаружило поразительное сходство размеров. Это было тем примечательнее, что оба черепа отличались необычными строением и шириной. Таким образом, оказалась еще раз подтвержденной принадлежность останков из тайника Т. М. Дэвиса члену царствующего дома.
Однако отождествлять загадочного мертвеца с Амен-хотпом IV стало вскоре совершенно невозможным. Находка некоторых недостававших лицевых костей и новый пересмотр вопроса как будто окончательно устранили мысль о поражении черепа водянкой и возможном влиянии ее на сращение костей. Изучение останков привело Д. Э. Дерри в 1931 году к выводу, что костяк принадлежал молодому человеку, скончавшемуся, по всей вероятности, в возрасте не старше 24 или 23 лет. Тождество двадцатичетырехлетнего юноши с Амен-хотпом IV, приступившим к нововведениям уже в начале своего более чем шестнадцатилетнего царствования, было, разумеется, исключено.
Новое направление прениям о золотом гробе и находившемся в нем костяке было дано в том же 1931 году каирским ученым Р. Энгельбахом. Случилось так, что королевское правительство Египта вознамерилось перенести прах фараонов, почивавших в Каирском музее, в особую государственную усыпальницу. В конечном итоге намерение не было осуществлено, но в свое время оно побудило каирских ученых срочно решить, кто же в конце концов загадочный мертвец, подлежит ли он как фараон перенесению или должен быть, если он не таковой, оставлен в музее. Ответ и попытался дать Р. Энгельбах в статье, обнародованной в «Анналах» Службы древностей Египта за 1931 год. Р. Энгельбах полностью подтвердил и наглядно доказал, что обнаруженная Ж. Даресси переделка гробовых надписей — не праздный домысел, а сущая правда. Однако толкование, данное Р. Энгельбахом этим изменениям, отличалось от предложенного предшественником. Предположение Ж. Даресси о первоначальной принадлежности гроба царице Тэйе Р. Энгельбах отклонил, в частности по той веской причине, что ободок со вписанным именем царицы, будь ею Тэйе или супруга Амен-хотпа IV Нефр-эт, пришелся бы в надписи на крышке гроба на резкий перегиб поверхности, оказался бы переломленным пополам. Предложенное Р. Энгельбахом восстановление первоначального состава надписей зиждилось на допущении, что гроб был изготовлен для зятя и преемника Амен-хотпа IV Семнех-ке-рэ в бытность его еще частным лицом, а впоследствии был переделан в фараоновский в связи с переменою в положении владельца. По Р. Энгельбаху, титла умершего с измененными началом и концом и исконными царскими обозначениями посередине были сперва составлены по образцу «любимец такого-то царя такой-то», а затем переделаны из вельможеских в фараоновские: «любимец» заменено дополнительными царскими обозначениями, фараоновское имя Амен-хотпа IV в исконной средней части титла — соответствующим именем преемника, а прежнее имя последнего — его же (личным) именем, обведенным ободком как царское: такой-то и такой-то царь Семнех-ке-рэ. Исключение составляли бы надписи на крышке, где предполагаемое имя вельможи было заменено случайными словосочетаниями. По мнению Р. Энгельбаха, в молитве на подошвах гроба место-имение первого лица единственного числа было передано первоначально обыкновенным знаком сидящего мужчины, который затем для царя Семнех-ке-рэ как лица божественного был заменен знаком человекообразного египетского бога. Такому толкованию противоречило, однако, то обстоятельство, что в единственном месте молитвы, где местоимение первого лица не было проставлено заново и сохранился первоначальный знак, это был знак не мужчины, а женщины. Р. Энгельбах объяснял подобное несовпадение ошибкою первоначального писца или резчика, поставившего по недосмотру женский знак вместо мужского, но такое объяснение не всех удовлетворило
