– Но зачем римскому папе надо было укреплять власть Венеции? – спросила Марина. Оказалось, что она незаметно появилась в гостиной и тоже слушала мою речь.
– Дело в том, что предшественник Иннокентия на престоле Святого Петра папа Целестин Третий находился под каблуком императора Священной Римской империи германской нации Генриха Шестого. Когда Лотарио деи Конти ди Сеньи граф Лаваньи надел папскую тиару под именем папы Иннокентия Третьего, то он воспользовался удобной для него обстановкой для укрепления власти папства. Умерший за год до перехода к власти Иннокентия император Генрих Шестой оставил сына Фридриха двух лет от роду. Папа Иннокентий стал опекуном Фридриха, а германская аристократия раскололась в симпатиях и короновала сразу двух германских королей: Филиппа Швабского и Оттона Брауншвейгского, между которыми сразу началась борьба за единовластие, в которой принимали участие германские дворяне, разделившиеся на враждующие партии сторонников династий Вельфов и Гогенштауфенов. На престол императора оказалось сразу два претендента, и Иннокентий умело этим воспользовался. Когда Филипп Швабский стал одерживать верх, папа поддержал Оттона, признав его право на императорский престол. За это Оттон согласился уступить папе Равеннский экзархат, Пентаполис, Анконскую и Тосканскую марки, а также герцогство Сполето. Папство становилось одним из крупнейших феодалов Европы. Филипп и его сторонники были отлучены от церкви, но эта мера, к удивлению папы, оказалась неэффективной. К тысяча двести четвертому году позиции Оттона начали слабеть, а Филипп усилился настолько, что Иннокентию срочно понадобились новые союзники для борьбы с ним. Тем более что в папской области и даже в самом Риме постоянно тлел огонек мятежей: свободолюбивые римляне не могли простить Иннокентию то, что он вскоре после избрания папой сделал независимого выборного префекта Рима папским чиновником, назначаемым понтификом. В общем, папе нужны были войска. В те времена по всей Европе болталось множество безземельных рыцарей, авантюристов и просто разбойников без роду и племени, которые за деньги были готовы сражаться на любой стороне. Папе нужны были деньги, много денег. И Энрико Дандоло их дал. Не так ли, господин Ландсберг?
Ландсберг молчал. Его лицо было непроницаемо.
– Разумеется, римский понтифик не нищий германский ландскнехт или гордый, но бедный итальянский кондотьер – папе не дашь одноразовую подачку или ежемесячное жалованье. Я думаю, что папа Иннокентий запросил часть доходов от торговли в предназначавшихся Венеции землях. Именно так: доля в доходах. Очень больших доходах. Сколько? Четверть? Треть? Ну же, господин Ландсберг! Ведь мы и сами можем узнать, прочитав буллу.
– Половину, – буркнул Ландсберг. – Вы все равно уже в курсе дела, и я очень надеюсь, что вы сдержите данное вами слово не разглашать ставшую известной вам информацию.
– Мы уже подтвердили вам это, – нетерпеливо напомнил Липатов. – Значит, половина доходов Венеции в обмен на безусловную поддержку прав прожорливой Республики на побережье трех морей?
– Да, – подтвердил Ландсберг. – Гарантиями должны были послужить собранные Дандоло расписки знатных семейств городов, согласившихся за деньги обеспечить переход под власть Венеции. Эти расписки вместе с признанием права римской курии на половину доходов побережья трех морей, скрепленные печатями дожа и константинопольского патриарха, Дандоло отправил в Рим в обмен на папскую буллу, подтверждающую власть Венеции на упомянутых землях. Эту буллу и карту территорий побережья трех морей с указанием знатных семейств и переданных им сумм Энрико Дандоло должен был отправить в Венецию. Но не успел. Дандоло запечатал карту и буллу в металлическую трубку и отдал на хранение верным людям. Остальное вы знаете.
Ландсберг сделал паузу и продолжил:
– Вы понимаете, что если бы эта булла попала в руки врагов Церкви, то последствия труднопредсказуемы. Представьте себе: одной рукой римский папа покровительствует Латинской империи и крестоносцам, вассалам латинского императора; другой рукой он тайно передает права на эти же самые земли Венеции и благославляет знать на восстания против своих сюзеренов. Такое двуличие могло привести в отпадению от Церкви значительного числа правителей, и без того считавших власть папы и епископов чрезмерной и стремившихся ее ограничить. Если бы тогда, в начале тринадцатого века, эта булла получила огласку, то Реформация началась тогда же, на триста лет раньше. Только последствия ее были бы еще более тяжелыми: вместо Лютера и Кальвина половина Европы попала бы под влияние альбигойцев и схизматиков.
