— Вы уверены, что сможете найти с ним общий язык? — спросила Лан, когда они поднимались по лестнице.
— Мы сделаем это вместе.
— Он не послушает нас.
— Мне уже нечего терять. Иначе Смелого завтра возьмут в «Виньлое».
Хоанг нажал кнопку звонка.
— Отец? — удивленно спросил Виен, открыв дверь. — Лан?
Он отступил в сторону, пропуская поздних гостей. Все трое прошли в комнату. Виен повернулся к отцу. В его глазах сверкнул недобрый огонек, черты лица стали жесткими. В упор глядя на Хоанга, он спросил:
— Что вам нужно в моем доме?
— Виен, как ты разговариваешь с отцом? — возмутилась Лан.
— Подожди, Лан, — чуть мягче произнес Виен. — Я хочу выяснить, что этому человеку нужно от меня. Ты, видимо, не знаешь, что он вьетконговец и что он убил мою мать.
«Кажется, успел, — облегченно подумал Хоанг. — Уоррел еще не звонил».
Он все моментально понял. Не Виен написал ему о встрече Шона с Уоррелом. Письмо подготовили в охранке. А из Виена хотели сделать подсадную утку. Но у них ничего не вышло: Виен не научился лицемерить.
— Ложь! — коротко бросил Хоанг сыну.
— Ложь? — переспросил Виен, прищурившись. — Вы будете отрицать, что вы — вьетконговец? Не надейтесь, я не поверю.
— Нет, этого я отрицать не буду. Но я буду отрицать, что убил Лан.
— Кого? — непонимающе наморщил лоб Виен.
— Настоящее имя твоей матери — Лан, а Фам Тху — псевдоним. В партию мы с ней вступали вместе двадцать лет назад. Так называемым агентом майора Туана она стала по заданию подполья. А убил ее мой брат. Он состоял в нашей группе и оказался провокатором. Я только что застрелил его.
Увидев, что Виен пришел в замешательство, Хоанг решил перейти в атаку.
— Я отвечу на вопрос, что мне нужно в твоем доме, — сказал он. — Но сначала я хочу задать вопрос тебе. Майор Туан дал тебе указание убедить меня в том, что ты сочувствуешь вьетконговцам?
— Какое это имеет значение? — хмуро спросил Виен.
— Да или нет?
— Предположим, — неохотно отозвался Виен.
— Почему же ты не выполнил его приказ?
— Это неважно.
— Неважно так неважно, — согласился Хоанг. — А теперь я скажу, зачем мы с Лан здесь.
Виен медленно повернул голову к Лан:
— И ты… тоже с ним?
— Да, Виен. Я — с коммунистами.
— Значит, он уже успел тебя обработать? — покривился Виен.
— Уже три года я состою в подпольной студенческой группе.
— Та-ак. И что же вы от меня хотите? Судя по этому, — Виен кивком головы указал на перевязанную руку Хоанга, — вы участвовали в какой-то перестрелке. И теперь хотите, чтобы я спрятал вас у себя или помог добраться до какого-нибудь безопасного места: ведь на улице комендантский час. Я угадал?
— Нет, — ответил Хоанг. — Тебе звонил сейчас Уоррел?
— А при чем здесь Уоррел?
— Это он ранил меня.
— Вот оно что! — Виен снова повернулся к Лан: — Значит, ты участвовала в покушении на собственного отца? Кто же после этого убедит меня, что у коммунистов есть что-либо святое?
— Есть, Виен, — сказала Лан. — Родина — вот самое святое, что есть у каждого человека. Во имя родины я стреляла в своего отца. Он — враг моей родины.
Виен саркастически засмеялся:
— Родина, патриотизм… Слова. Пустой звук. Все одинаковы — и вы, и те, против кого вы воюете. Каждый умеет порассуждать о родине, о высоких идеалах. Но когда речь заходит о жизни, каждый выбирает жизнь. И желательно с тугим кошельком.
— Неправда! — воскликнула Лан.
— Неправда? — Виен удивленно поднял брови. — Ну почему же? Вот вы, например. Зачем вы пришли ко мне? Вы боитесь за свою жизнь после неудавшегося покушения. Вы пришли, чтобы я помог вам выжить. Что ж, я сделаю это. Для человека, которого я считал своим отцом… и для девушки, к которой я — чего скрывать? — неравнодушен. В отличие от тебя, Лан, я чту родственные отношения. Я спрячу вас у себя и ничего не скажу Уоррелу. Но завтра мы расстанемся. Навсегда.
— Нам не нужна твоя помощь, Виен, — горячо заговорила Лан, — твоя помощь нужна другому человеку. Его жизнь — в твоих руках.
— Вы хотите, чтобы я еще помог вашим сообщникам? — Виен покачал головой. — Нет, этого я не стану делать. Достаточно того, что я сделаю для вас, хотя это противоречит моим убеждениям и хотя вы — мои враги. Точнее, были ими. Сейчас вы подняли руки, и не в моих правилах добивать людей, молящих о пощаде. Сдавшийся враг вызывает только жалость — не больше.
