Тайна Запада. Атлантида – Европа - страница 86

Слишком добрая, старая нянька, Гомер, любит баюкать нас чудными сказками, скрывать от нас под олимпийскою дымкою титанические пропасти. Скрыл бы, конечно, и пропасть Атлантиды, если бы знал о ней сам.

Три баснословных острова – Крит, Итака, феакийская Схерия – как бы три скорлупы на орехе, три на окне занавески. Если мы откинем их и заглянем в окно, то, может быть, увидим настоящий остров, такой страшный и святой, что о нем надо молчать, как молчат ацтеки об Ацтлане, кельты – об Аваллоне, халдеи – об Араллу, и египтяне, может быть, лучше всех знающие все, – об Атлантиде.

Греция – упадок Микен, Микены – Крита, Крит – Кро-Маньона, а Кро-Маньон – может быть, упадок Атлантической древности: ряд упадков, затмений, – наступающие сумерки Европы – Сумеречной, Темной, Skoteinê.

Северные варвары, Ахеяне, разгромив Эгею, развеяли по воздуху оплодотворяющую пыль эгейского цветка – Эллинство – до самых стен Илиона, до первой всемирной войны Востока с Западом (падение Трои около 1180 г.). Первое нашествие варваров – Ахейское, второе – Дорийское (1100 г.). Доряне – «змеиный сев», «люди железа и крови» – вводят железное оружье, несут с собою железный век и погружают Грецию в военное варварство, «Средневековье».

Сущность Крито-Эгеи та же, что Египта и Вавилона, – милость, мирность, невоинственность. Золотой век уже погас в Атлантиде, но еще догорает на Крите.

Кто это говорит, феакийцы-критяне или атланты?

Между Гомером и Критом – черный провал, как бы обморок Ахео-Дорийского нашествия; тот же провал – и в самом Гомере, между «Илиадой» и «Одиссеей». Эта отделена от той, как Золотой век от Железного.

На архаической стеле, в Принии (Prinia), изображены огромного роста, эллинский воин, Голиаф, во всеоружии, должно быть, победитель Дорянин, и стоящий перед ним на коленях, в древней одежде, маленький безоружный человек, непобедивший Давид, Критянин: это конец мира, начало войны (Mosso, Escursioni, 251). Все внезапно грубеет, дичает, снова ниспадает в «геометрический стиль» – железную механику, погружается в варварство. Сам Гомер уже полуварвар.

Трудно поверить, что в Кноссе, за две тысячи лет до Эсхила, был театр, и, судя по фестскому глиняному диску, где оттиснуты совершенно одинаковые буквы, видимо, с помощью отдельных, передвижных матриц, как в наших печатных станках, здесь же, на Крите, в III тысячелетии, – значит, до Авраама, – сделана первая попытка книгопечатания (. J. Reinach. Le disque de Phaistos. – Revue Archéol., 1910, p. 2, 17). А Одиссей и Ахиллес уже безграмотны, потому что «злоковарные знаки», semata lygra, на складной дощечке Беллерофонта, вероятно, чародейство, а не письмо (Iliad., VI, v. v. 168–170. – F. Poulsen. Der Orient und die frühgriechische Kunst., 1912, p. 181).

Жалкие лачуги, «курные избы», – жилища Трояно-Микенских вождей, по сравнению с дворцами Кносса и Феста (Формаковский, 191). Глиняные человеческие изваяньица, после Троянской войны, снова напоминают каменный век: глаз, уже продолговатый, живой и умный, в Египте и на Крите, снова становится глупою, круглою дыркою (Poulsen, 108). Как утомительно скучны описания боевых ран в «Илиаде»! Эти закованные в бронзу, дерущиеся и топчущие друг друга, точно разъяренные быки, ахейские воины как тяжки, грубы и унылы, по сравнению с критскими, в тавромахиях, священных боях или играх быков, плясунами-акробатами, юными, легкими, голыми, веселыми, скачущими, перелетающими через спины разъяренных быков!

Краткое веселье – белые, с желтыми сердцами, маргаритки по черному лаку слишком хрупких камаресских амфор – потухает в долгой скуке войны – «Илиады». Мертвенным холодом ее сменяется живая теплота «Одиссеи». «Илиада» – падение Трои – всей безоружной, бескровной, мирной, Крито-Эгейской, может быть, Атлантической древности, – восстание нового, «железного», кровавого, военного, Европейского века.