— А ты когда-нибудь видел ее счастливой?
— Нет, не… — не задумываясь начал Филипп, но замолчал. — Вру: однажды я привозил бумаги Джеймсу на подпись, но когда уже уезжал, вдруг заметил, что он забыл расписаться на одной из них, и потому вернулся. В доме я услышал голоса, двинулся на звуки, вошел в одну из дальних комнат и увидел их — они были вдвоем, без гостей, без слуг, и…
Вспоминая об этом, он невольно закрыл глаза. Это произошло в одном из особняков Джеймса стоимостью несколько миллионов долларов, среди «сплошного стекла и стали», как выражалась Лиллиан. Голоса доносились из комнаты, где Филипп никогда прежде не бывал. Комната примыкала к кухне, и поскольку дверь была открыта, Филипп заглянул туда. Дверь прикрывали портьеры в цветочек, придуманные кем-то из дизайнеров интерьера, поэтому находящиеся в комнате не заметили, что за ними наблюдают. Филипп понимал, что потакает нездоровому любопытству, но увиденное приковало его внимание.
Лиллиан, одетая не в шедевры портновского искусства, в которых Филипп привык видеть ее, а в простые джинсы и футболку, кормила Джеймса ужином. Они устроились в маленькой гостиной с крохотным круглым столом в одном углу. Судя по всему, к обстановке этой комнаты дизайнеры не имели никакого отношения. С диваном, обитым ситцем в розочках, соседствовал клетчатый стул. Сосновый стол был чисто выскоблен, два стула возле него выглядели так, словно их купили на деревенской распродаже.
Мебель в этой комнате не имела неизбежно бутафорского вида, который ухитрялись придавать ей дизайнеры. Обстановка в ней не подчинялась никаким правилам. Комната выглядела как половина американских гостиных, пара в ней — как наверняка пожелала бы выглядеть любая американская супружеская пара. Пока Лиллиан наполняла тарелку Джеймса, он болтал без умолку. А Лиллиан ловила каждое слово. Обернувшись, она поставила перед ним тарелку, рассмеялась его словам, и в этот момент Филипп понял, насколько она красива. Не просто пухленькая жена миллиардера, из которой слова не вытянешь, а настоящая красавица. Занявшись собственной тарелкой, она заговорила, и Филипп с изумлением увидел, что Джеймс слушает жену внимательнее, чем кого-либо другого. Джеймс согласно кивал, и Филипп понял: он спрашивал мнение Лиллиан о чем-то, и она высказала его. В голове у Филиппа само собой всплыло слово «партнерство».
Бесшумно, стараясь не шуршать неподписанными бумагами, Филипп удалился на цыпочках. Сколько раз за годы работы у Джеймса он слышал от людей: «Почему Мэнвилл не даст отставку своей толстухе и не подыщет себе женщину, которая хотя бы не боится собственной тени?» Но как всегда и во всем, и семейных делах Джеймс Мэнвилл знал, что делает.
В тот день, возвращаясь к машине, Филипп думал о том, что за все годы знакомства с Джеймсом никогда не завидовал ему. Благодаря Джеймсу у Филиппа было предостаточно денег, миллиарды Джеймса его не прельщали. Но теперь, став невольным свидетелем домашней сцены, Филипп вдруг ощутил жаркую волну зависти. С тех пор как он женился на Кэрол, она ни разу не смотрела на него так, как Лиллиан — на Джеймса, и не слушала, стараясь не упустить ни слова.
Филипп перевел взгляд на неподписанные бумаги и порадовался, что его присутствие осталось незамеченным. Джеймсу незачем знать, что кто-то наблюдал за их с Лиллиан частной жизнью.
— Да, — ответил Филипп Кэрол. — Я видел ее счастливой.
— Да ну? — встрепенулась Кэрол, в ее голосе послышалось жгучее любопытство. — Когда?
Джеймса уже не было в живых, а Филипп по-прежнему не мог предать давнего друга и открыть его тайну. Но воспоминания о ней озадачили его. Если Джеймс так любил жену, почему не оставил ей хотя бы столько денег, чтобы она могла защититься от прессы?
— Если тебе есть что сказать, — обратился Филипп к жене, — тогда говори.
— В день похорон Джеймса Лиллиан спросила, не видела ли я ферму, которую он ей завещал.
— И что? — удивился Филипп. — Что это значит? Эта ферма — сарай. Она кошмарна. Да, места там живописные, но дом надо снести, вдобавок без бульдозера участок под новый дом не разровнять.
