— Нет, нет, что вы! Они там так заняты… Это неловко. Покажите мне… покажите мне комнату моей матери, если это никому не помешает.
— Я обладаю всеми полномочиями, — заверил я ее. — И вам, конечно, хочется взглянуть на мастерскую, вот она.
Она молча постояла посреди комнаты.
— Мистер Хиллард видел работы моего отца, — сказала она со счастливой улыбкой. — Мне бы так хотелось побольше узнать о нем; дедушка никогда о нем не говорит, и мисс Холлоуэй тоже. Боюсь, они его не жаловали.
Она объяснила, что мисс Холлоуэй вынянчила ее, а потом была ее гувернанткой.
— Вы ее любили? — спросил я.
Стелла пришла в некоторое замешательство.
— Она очень хороший человек и была закадычной подругой матери. Я не могу не любить ее. Но обычно к гувернанткам не слишком-то привязываешься, правда? Ведь их задача сделать вас не такими, как вы есть!
— Разве? Некоторые ваши утверждения кажутся мне слишком строгими.
— Утверждения? — удивилась она.
— Многие дети любят своих гувернанток и счастливы в своих школах.
— Ну, значит, у них не жизнь, а сон!
— Тогда как «жизнь реальна, жизнь сурова…» [11]. Ну ладно. Между прочим, прежние владельцы держали эту комнату запертой, — решился я бросить пробный камень.
Она кивнула:
— Я слышала. Мне сказала наша служанка. Дедушка очень на нее рассердился.
— Кое-кто из местных жителей считает, что Паркинсоны все выдумали.
— Надеюсь, так и есть. — Стелла помолчала, склонив голову, потом подняла глаза и посмотрела мне прямо в лицо: — Мы с дедом очень радовались, когда вы сообщили, что в доме все спокойно, — сказала она. — Мы ведь боялись, что у вас будут осложнения. Я знаю, что дедушка вас предупреждал.
Ни за какие деньги я не сказал бы ей, что не так уж все спокойно.
— Мы очень благодарны ему за откровенность, — ушел я от прямого ответа.
— Я была уверена, что все обойдется, ведь мисс Фицджералд не боится привидений.
— Откуда вы знаете?
— Она сама сказала об этом, разве вы не помните? У нас за завтраком.
— И вы считаете, если их не бояться, они и не появятся?
Стелла подумала и ответила:
— Скорее, мне кажется, они могут появиться, если их бояться.
— Вот как?
— Я имею в виду духов, причиняющих беспокойство. От добрых вреда не будет.
— Значит, вы беспокоились о нас?
— Немного.
— Больше не беспокойтесь. Пошли посмотрим другие комнаты.
Я показал ей кладовки, пресс для глажения, которому так обрадовалась Памела, свою комнату и кабинет. Возле книжных шкафов Стелла остановилась с улыбкой.
— Какая славная комната, — сказала она. — Вы много работаете? А переписываете много раз? Если бы я знала, что мои слова прочтут тысячи людей, я бы, наверно, никогда не решилась поставить точку — все переделывала бы и исправляла.
Я постарался объяснить ей, как оттачивается техника писателя, как с течением времени умение судить о написанном становится инстинктом и как развивается индивидуальный стиль. Стелла слушала с таким глубоким вниманием, что я не сомневался — она запомнит каждое мое слово. Я и сам надеялся запомнить, уж больно хорошо я все это излагал, жалко бросать такие перлы на ветер.
Я спросил, не хочет ли Стелла взять что-нибудь почитать, и она поинтересовалась, не могу ли я дать ей рассказы Уолтера Де Ла Мэра.
Я нашел книгу под кипой журналов, удивляясь, откуда она узнала, что этот сборник у меня есть. Вряд ли в доме капитана мог оказаться номер нашей газеты с моей рецензией.
— Мне захотелось прочесть эти рассказы после одной фразы, которая мне запомнилась в вашей статье, — проговорила она тихо. — «Автор вводит нас в мир невидимого, не стараясь окутывать читателя вуалью фантазии, а, наоборот, срывая все вуали».
Доводилось ли мне когда-нибудь слышать более лестный отзыв? Стелла, слово в слово, запомнила то, что я написал, и цитата эта была произнесена с таким чувством, что прозвучала для меня словно музыка.
— Господи! Как вы догадались, что «Р. Д. Ф.» — это я?
— Вы упомянули свою газету в разговоре с дедушкой, так что расшифровать инициалы было нетрудно.
Я бы охотно и дальше наслаждался этой беседой, до обязанности хозяина призывали меня к другим гостям. Я повел Стеллу через площадку в комнату Памелы.
