Проснулся я под крики чаек, вдохнул полной грудью лившийся в окна морской воздух и встал чувствуя себя повелителем дарованных мне неба и земли.
Я выбежал в купальном костюме, спугнув кролика, который грыз покрытую росой траву на лужайке, и заставив его юркнуть в вереск. На солнце благоухали лиственницы и папоротник. Вода была холодная. Я плавал, пока не проголодался, и когда вернулся, даже Лиззи была довольна тем, как я расправился с завтра ком. Я разбирал бумаги у себя в кабинете, когда из своей комнаты вышла Памела.
Она просунула голову в дверь.
— Ну как? Больше не чувствуешь себя блумсберийцем? Уже начинаешь походить на человека!
— Лучше уж не походить на человека чем превратиться в портрет с обложки журнала «Джолли Холлидей» [4]. А вот ты точь-в-точь такой ходячий портрет. Тебе ничего не нужно в деревне. Я хочу пройтись.
— Мужчины такие альтруисты! Лично я собираюсь вешать занавески. Кстати, Биддлкоум вовсе не считает себя деревней; пожалуйста, имей это в виду, это город, маленький городок, здесь бывают базары.
Памела составила мне список покупок и милостиво добавила, что все может дожидаться доставки, кроме полдюжины яиц, которые нужны к ленчу. Мне предстояло получить их вместе с маслом и сливками у миссис Джессеп на ферме.
Как выяснилось, ферма Джессепов не только поставляла нам молоко, масло, сливки, яйца и Чарли, но обеспечивала «Утес» кратчайшей дорогой в деревню. Там, где тропинка раздваивалась, можно было свернуть налево и, пройдя по буграм и впадинам пастбища Джессепов, мимо деревенской школы, по крутой извилистой тропинке спуститься к причалу. Я сказал, что пойду в деревню по шоссе мимо «Золотой лани», а вернусь через ферму. Это привело к тому, что пришлось зайти в гостиницу, чтобы передать миссис Роббинс путеводитель, который ей обещала Памела, что, в свою очередь, естественно, привело к беседе.
Увидев меня, миссис Роббинс испустила вздох облегчения и предложила выпить с ней стаканчик сидра, оказалось, она беспокоится о Памеле, «ведь там, на холме, она совсем одна, ни души рядом, кроме этой миссис Флинн, — никого не увидишь, никого не дозовешься».
— Наверно, ваша сестра ужасно храбрая леди, — продолжала миссис Роббинс — Надеюсь, ей не пришлось столкнуться ни с какими неприятностями?
— Да ну, какие там неприятности? — удивился я — Более спокойного места я в жизни не видел.
— От души бы хотела, чтобы там и вправду было спокойно, — заметила миссис Роббинс, поджав губы — Такая жизнерадостная добрая молодая леди!
Я гадал, отчего может исходить опасность, от цыган? Или от привидений' Но решил что достойнее не расспрашивать поблагодарил за сидр и отправился дальше.
На почте я купил конверты, специи и уксус по списку Памелы. Цикория не оказалось. В табачной лавке на подносе лежали цветные почтовые открытки с видами здешних окрестностей, плохо сфотографированные и плохо напечатанные. На одной из них я разглядел крышу и печные трубы, которые, по моему разумению, принадлежали «Утесу»: как раз то, что нужно, чтобы разослать друзьям с уведомлением о перемене адреса.
— Это ведь «Утес», не так ли? — спросил я владельца лавки — старика, скрюченного ревматизмом.
— Он самый, загляденье, а не дом, — ответил тот, старательно заворачивая мои сигареты. — Рад был узнать, что там снова живут люди.
— У вас наберется дюжина таких открыток?
— Наверно, наберется.
Он стал выдвигать ящики, снимать коробки и в конце концов нашел с десяток открыток, не переставая при этом говорить:
— Может, вы и есть новый хозяин? Ну что ж, надеюсь, вы и молодая леди снова вернете дом к жизни. Последние владельцы были люди нехорошие. Убрались отсюда, задолжав деревне восемь фунтов Непутевые какие-то. Стали распускать дурные слухи про дом — видно, хотели оправдаться, что нарушают договор.
— Так вот, значит, откуда пошли все разговоры! Капитану Бруку, наверно, неприятно, — заметил я.
— И я так думаю! А кое-кто считает по-другому Но я-то уверен.
Он говорил запальчиво. Шорох бумаги на прилавке заставил меня обернуться.
— Ну а вы, мистер, не будьте так уверены' — сердито вмешался стоявший позади меня старик в допотопных гетрах и заляпанных грязью плисовых штанах, его кирпично-красное лицо исказилось от ярости. — Не слушайте его! А ты, Уилл Харди никакого права не имеешь оговаривать других, и я тебе об этом уже давно толкую. Постыдился бы, несешь про людей всякий вздор, а их тут нет, они за себя постоять не могут.
