Тайна трёх государей - страница 8

Мунин упёрся в него мутнеющим от алкоголя взглядом и покачал головой. – Не скажу. Она тут ни при чём. И вообще речь идёт о чести дамы... Не скажу, нет. А почему вы всё время говорите мне ты? – Та-а-ак, – протянул Одинцов, – товарищ не понимает, товарищу надо объяснить кое-что. Он поднялся и начал прохаживаться перед Муниным, размышляя вслух.

– На тебя наехали крутые ребята. Исторические документы – явно не их профиль. Значит, ребят послал кто-то, кому нужна была папка. Если бы кроме папки был нужен ты, эти бойцы не во двор бы

тебя потащили, а в машину. Ты говоришь, нащупал что-то, но окончательно сложил документы только сегодня. Значит, детали никому не известны. Если в бумагах обнаруживаются неясности, тебя всегда можно прижать и допросить. А пока задача – только отобрать сумку, и всё. Ну придёшь ты в полицию на хулиганов жаловаться. Максимум заявление примут – и забудут. Подумаешь, распечатки какие-то пропали! Кому охота ерундой заниматься?

Мунин следил за вышагивающим Одинцовым, силясь поспевать за рассуждениями, и прихлёбывал из стакана. – Но тут появился я, – продолжал Одинцов. – Полез тебя защищать, на свою голову. Если бы тот придурок оружие не достал – мы бы с тобой просто ушли. А так – или он меня, или я его, без вариантов. Уложив одного, оставлять в живых второго тоже нельзя. Кстати, если бы меня всё-таки подстрелили – ты бы стал свидетелем. А хороший свидетель – мёртвый свидетель. Так что можешь сказать мне спасибо. Мунин не сказал. – Итак, что мы имеем? – Одинцов остановился напротив Мунина и почесал наполовину седую бровь. – Первое: в твоей папке есть что-то очень важное, чего мы не знаем. Второе: про это очень важное знает кто-то очень важный. Такой важный, что может послать за папкой вооружённых бойцов. Третье: вместо заявления о мелком хулиганстве у полиции появилось два трупа с огнестрельными ранениями из спецоружия. Четвёртое: пару часов назад я был законопослушным гражданином, а теперь, как ты хорошо заметил, я убийца и мародёр. Пятое: из всех, кто нас будет искать, меня больше других беспокоит тот, кто послал бойцов. Шестое: о том, где и когда ты появишься с папкой, знала какая-то женщина. И, наконец, седьмое: как ты думаешь, насколько ещё хватит моего терпения? Не скажет он, видите ли, не имеет права... Давай, выкладывай! – А если я откажусь, что тогда? – нахально ухмыльнулся Мунин и залпом допил остатки виски. – Что вы мне сделаете? – Для начала прострелю ногу, – Одинцов показал пистолет. – Пуля калибра семь шестьдесят две в упор – это очень больно. Расскажешь даже то, чего не знал. – Вы не посмеете! – Историк заёрзал на диване. – Я буду кричать! – Сколько угодно. Ты уже кричал только что. И как, много народу прибежало? Старый дом, толстые стены... А пистолет вообще бесшумный.

У Мунина снова перехватило дыхание.

– Вы не посмеете!

– Посмею. Ты же сам сказал, что я хладнокровный мясник. На твоих глазах пристрелил двоих симпатичных парней, которые просто интересовались историей и не делали ничего плохого. А ты пытаешься меня разозлить. Ещё как посмею! Спрашиваю последний раз: какого рожна ты туда попёрся и кто знал про папку?

Одинцов резко шагнул к историку и, свирепо глядя ему в глаза, ткнул коротким стволом пистолета в колено.

– Ну! Мунин заговорил, шмыгая носом. – Она... Не надо, не надо, я расскажу... Она голландка, по-моему, или откуда-то из Европы... или из Штатов... Я правда не знаю. Пришла в музей, назначила встречу... Ей розенкрейцеры поручили со мной работать. – Стоп-стоп-стоп, – Одинцов нахмурился. – Что ты несёшь? Какие розенкрейцеры? – Из «Лекториума». Я же говорю... – Стоп, – сказал Одинцов ещё раз. – Тормози.

Он сунул пистолет обратно за ремень, опять налил Мунину виски с соком, а себе чистого и уселся в кресло.

– Теперь давай с самого начала, – велел он, – как в школе учили. С толком, с чувством, с расстановкой... Что за лекториум, при чём тут розенкрейцеры и каким ты к ним боком.

Рассказывал Мунин довольно сумбурно: иногда у него заплетался язык, а малозначительным деталям он уделял слишком много внимания.