Не встану во веки веков!»
Не душа ли всего человечества в этом надгробном рыдании исходит слезами, как душа того ниневийского льва, изрыгающего кровь, исходит кровью?
«Согласные и любезные в жизни своей, не разлучались и в смерти» Гильгамеш и Энгиду, как Давид и Ионафан (Вт. Цар. I, 23). Смерть познал Гильгамеш через любовь. О смерти знают все, но знает смерть только любящий, потерявший любимого, потому что одною с ним жизнью живет, одною смертью умирает.
«С тех пор, как он умер, и я не живу», —
это слово Гильгамеша – вечное слово любви о смерти.
«Никто не любил тебя больше, чем я», —
это слово Изиды мог бы повторить Гильгамеш, но с иным смыслом, не утоляющим, а жаждущим. Что «крепка любовь, как смерть», знает и он; но что крепка и смерть, как любовь, тоже знает. Любовью смерть победить труднее, чем думал Египет. Вот этот-то смертный труд любви и поднял Вавилон.
Любовь познал Гильгамеш через смерть – в этом нежность его лилейная; за любовь восстал на смерть – в этом сила его львиная.
Так же познал он, как Энгиду, в смерти человека смерть человечества и замыслил подвиг сверхчеловеческий – со смертью смертный бой.
Тут-то и начинаются страдания, «страсти» Гильгамешевы, подобные страстям Таммузовым, Озирисовым, Дионисовым – всех богов страдающих.
Царь, покинув престол, идет скитаться по свету нищим бродягою. Как бы неведомой силой гонимый, изможденный, одичалый, страшный под шкурой звериной, как зверь, все бежит и бежит, остановиться не может, подобно Агасферу и Каину.
Куда? На край света, где обитает Атрахазис Дальний, последний человек первого мира, от потопа спасшийся. Один из людей, жил он и смерти не видел, потому что вкусил от Злака Жизни. От него-то и хочет узнать Гильгамеш, где растет этот Злак.
Путь его – путь Солнца, от востока к западу. Не к тому ли крайнему западу, где погибла Атлантида в бездне вод потопных?
Там, на рубеже мира, может быть, у Столпов Геркулесовых, видит он двух страшилищ, мужа Скорпиона с женой Скорпионихой.
На главах их небо покоится,
Тела их ушли в преисподнюю.
Стерегут они врата небесные.
Смертоносен их лик ужасающий,
Скалы дробит их блеск ужасающий…
Стерегут они солнечный выход и вход.
(IX, 39–44)
За четою скорпионною – горы Машу (Maschu), дремучие, застящие небо так, что царит в них вечная ночь. Не те ли, которые мы называем Атласскими? За горами – сад из драгоценных камней. Не тот ли, который мы называем тропической Африкой? И, наконец, океан. Не тот ли, который мы называем Атлантическим?
Там Дева морей на престоле сидит…
Гильгамеш. Путь через море мне, Дева, открой,
К Атрахазису Дальнему путь укажи!
Дева Морей. Нет путей через море, нет переправ;
Никем, кроме Солнца, не хожен тот путь,
Замкнут Водами Смерти бездонными…
Как же ты, Гильгамеш, переступишь их?
Как Воды Смерти пройдешь?..
Ступай к Ур-Шанаби: может быть,
с ним переправишься…
(X, 65–77)
Ур-Шанаби (Ur-Schanabi), Атрахазисов лодочник, велит Гильгамешу нарубить в лесу сто двадцать шестов, сажает его в лодку, и на третий день плавания достигают они Вод Смерти. Что это за воды?
Саисский жрец у Платона говорит почти словами вавилонской былины: «моря того (над затонувшею Атлантидою) нельзя ни переплыть, ни исследовать, потому что ход кораблей преграждается множеством ила, поднявшегося над затонувшим Островом» (Тимей).
И карфагенские мореплаватели, обогнувшие мыс Доброй Надежды за 2000 лет до Васко де Гама, натолкнулись, у Канарских островов, на великое Море Трав. Его же видел и Колумб на пути в Америку.
Не эти ли воды суть Воды Смерти? Если так, то понятно, почему Гильгамеш не гребет веслами, а толкает лодку шестами, и, увязая в иле, в чаще водорослей, гнутся шесты, ломаются; понятно и то, почему эти воды, над затонувшею Атлантидою, называются Водами Смерти, и почему Атрахазис Дальний живет на острове, среди океана, может быть, незатонувшей вершине Атлантических гор.
Переправившись через Воды Смерти, пловцы выходят на берег.
Говорит Гильгамеш Атрахазису Дальнему:
«Ты, как я; вид у тебя человеческий…
Но вечно борюсь я и вечно труждаюсь,
Ты же, праздный, лежишь на спине.
Как же обрел ты бессмертие в сонме богов?»