В кровосмешениях люди подражают богам, потому что все браки богов кровосмесительны.
Каждое утро бог солнца, как младенец, рождается от небесной богини Нуит; каждый полдень, как муж, зачинает от той же богини, матери своей, новое солнце, себя самого. «Я – Амон, который мать свою сделал беременной».
Изида – сестра, супруга и мать Озириса: он рождается от нее в тот мир, воскресает. «Возьми в уста твои сосец Изиды, сестры твоей, и соси устами твоими молоко матери твоей» (надпись на пирамиде Унаса).
Тут уже не простые числа, а логарифмы половых беззаконий, лестница кровосмешений.
И, наконец, метафизический предел их. «Ты – Скарабей со сложенными крыльями, как собственный сын свой, рождаешься», – говорится первичному богу, Атуму-Ра, Мужеженщине.
Так восходящая лестница кровосмешений есть путь к божественной двуполости, к целой Совершенной Личности: «Когда будут два одно, и мужское будет женским, и не будет ни мужского, ни женского, придет Царствие Небесное».
В одной из самых «магических» повестей Гоголя («Страшная месть»), писателя, кажется, вообще наиболее «магического» во всемирной литературе, потому что наиболее насыщенного «половым радием», – старый колдун влюблен в дочь свою, Катерину. «Страшно, страшно!» – повторяет Гоголь, но сам не понимает, что с ним происходит; соблазняется этими «чудесами радия», как будто смутно предчувствует сверхъестественное в противоестественном. От этих-то соблазнов он и погиб, испепеленный ожогами темных лучей.
Колдун, влюбленный в дочь свою, – «чертов брат», «антихрист». Но вот, по наблюдению Вейнингера, невинные отроки, в сновидениях, испытывают половое влечение к матерям своим (Вейнингер, ib., 264). Первые ангельские грезы любви кровосмесительны.
Так, в естестве пола заложена противоестественность, а может быть, и сверхъестественность. Кто-то здесь прошел и оставил во тьме светящий след: прошел оттуда, из вечности во время, и след – закон деторождения; прошел туда, из времени в вечность, и след – половое беззаконие в религиях.
Кровосмешение Эдипа – безысходная трагедия, неразгаданная тайна Сфинкса (Египта), потому что здесь уже потерян смысл «божественных кровосмешений»: трагедия есть непонятая мистерия.
В половых беззакониях «пол идет против естества и рушит законы его… Чрево мира как бы пробуравливается, и в узенькую воронку потрясающего случая мы разглядываем еще второе над или под миром чрево; еще землю и опять небо – звездное же, но уже не с нашими созвездиями, – лилейное, но где цветы уже не наших садов» (В. Розанов. В мире неясн., 116–117).
Как же полу не идти против естества своего, не рушить законов своих, когда эмпирический закон пола – рождение и смерть, а трансцендентная воля его – воскресение?
В чем ужас кровосмешения?
Сим и Иафет, «шли задом», пятились к отцу своему Ною, чтобы покрыть наготу его (Быт. IX, 23); отворачивались, рожденные от родившего, по естественному течению пола во времени, ибо таков основной закон бытия: все уносится вниз по течению времени. Но вот, в кровосмешении, этот закон ломается: рожденное поворачивается лицом к родившему; рождает оттуда, откуда само родилось, и тем самым как бы поворачивает время назад, заставляет реку течь вспять. Происходит как бы трансцендентный, в самом теле человека, вывих времени.
В этом ужас кровосмешения, а в чем соблазн?
Закон времени, закон пола: рождение – смерть. В беззаконнейшем из половых беззаконий, в кровосмешении, человек восстает на этот закон: не хочет рождаться, потому что не хочет умирать. Если все уносится вниз по течению пола и времени к смерти, то надо повернуть течение назад. «Последний враг», смерть, гонит человека, и он бежит; но вдруг останавливается, поворачивается лицом к врагу, чтобы сразиться и, может быть, победить.
Сам человек этого сделать не может, но за него делают боги в кровосмешениях, и он подражает богам.
О, конечно, в древнем Египте это не сознавалось и не говорилось так, как я сейчас говорю! Там все темно, слепо и немо. Но тем изумительнее, что глаз еще не видит, а рука уже осязает, находит во тьме ощупью.
