О, она элегантна, как дама света, с тою только разницей, что дамы света редко имеют такие глаза, такие брови, такой нос, такие губы и такую фигурку, как Мадлена. Недаром мужчины всегда плотоядно ухмыляются, когда она проходит мимо них.
Ах, если бы ему, синьору Хиосу, она ответила взаимностью!.. Он бы носил ее на руках, он бы не пожалел половины папашиных капиталов для того, чтобы сделать ее жизнь похожей на сновиденье… О, она стоит даже больше чем половину папашиных денег, принесенных ему аргентинскими тучными волами…
И она, божественная Мадлена, вынуждена довольствоваться теми грошами, которые отрывает от своих завтраков русский синьор!..
Впрочем, она милостива к нему. Когда он долго, упорно и выразительно смотрит на нее своими томными, с поволокой, миндалевидными глазами — она прикрывает вспыхивающие в ее глазах дьявольские искорки — такими ресницами, что тень от них падает на ее щеки, похожие на персик…
Еще сегодня, когда они будут танцевать — он скажет ей все: выразит всю глубину своих чувств и изъяснит всю суть своих деловых предложений. Не может быть, чтобы она осталась равнодушной к его красоте и пезо его папаши.
«Монтевидэо, Монтевидэо!…
Рыдает сердце… Приди же, Клео!…»
— надрывался баритон, пока второй русский синьор, Балабин, плотный мужчина со шрамом через всю левую щеку — классический тип лихого рубаки — чертыхнувшись, не отвлекся в сторону от темы о героизме, бесстрашии и храбрости:
— Что он, ей-Богу, кота за хвост тянет!.. «Монтевидэо, Монтевидэо»… Черта там хорошего, в твоем Монтевидэо!…
Такие же черномазые, как и ты сам… Эх, Николай Васильич, Николай Васильич — не видал он нашей Полтавы или Богодухова! А тоже, «Монтевидэо»!… Эй!… Пст… Один коньяк для синьора; для меня, то есть… Говаривал один мой знакомый дьяк в Глухове: «Из легких вин — предпочитаю коньяк; оно и вкусно и не хмельно»…
Маевский криво усмехнулся… Опять этот Балабин перебивает интересную мысль…
— И все же личная храбрость есть что-то такое, что совершенно не поддается анализу. По-моему, или храбрость вообще вся наша жизнь или ее вовсе не существует…
Часто приходится слышать, что каждый человек в душе трус… Храбрый это тот, кто свою трусость сумеет не проявить в минуту опасности, спрятать так глубоко, что посторонние наблюдатели ее не заметят. Я не разделяю этого мнения. Мне, например, никогда не приходилось задавать себе вопроса: храбр я или труслив, но чувства страха — никогда испытывать не приходилось… Ни в каких переплетах и переделках. Просто мне непонятно, что значит чего-то или кого-то бояться. На войне…
— Так я вам и поверил!… — очаровательно улыбаясь, проговорил гибрид Креза, Антиноя и курицы, — это невозможно!
— А мне кажется, — услышав слово «война», пропищала хорошенькая альбиноска, мисс Эвелина, увлекающаяся Антиноем, — мне кажется, что и в мирное время можно выказать храбрость, которая превзойдет геройство на поле сражения. Например, когда человек спускается в угольные копи, чтобы…
— Совершенно верно, — перебил ее человек, восседающий с видом совершенного безразличия и равнодушия к разговору, одетый в клетчатый костюм — мистер Иеремия Джибс, американец, социал-демократ и свиной король, — совершенно верно, я однажды спускался в шахты и никогда не забуду, как я дрожал… То есть… никогда не забуду, какие мысли пришли мне в голову…
— Ах, я хотела сказать: когда человек спускается в угольные копи, чтобы спасать пострадавших от наводнения или взрыва, он иногда совершает геройские поступки.
— А… — мог только сказать мистер Иеремия и замолчал.
Балабин фыркнул, Мадлена посмотрела на мужа.
— Нет, господа, моя мысль заключается не в том, где именно и при каких обстоятельствах храбрость проявляется. Если я говорю о войне, то лишь потому, что сам я солдат.
На войне мне приходилось бывать в очень трудных положениях, смотреть смерти прямо в глаза, но, положа руку на сердце, могу сказать, что не боялся я, т. е. не испытывал страха — никогда. А потому мне не приходилось заботиться о том, чтобы его скрывать.
А я думаю, что тот, кто прошел войну и не испытал этого состояния страха, может сказать, что это чувство ему не присуще. Просто оно у меня отсутствует, физиологически оно чуждо моему организму, и уверяю вас, что я отнюдь не рисуюсь.
