Конечно, это было чистой воды авантюрой, к которым, по мнению мамы, я был склонен не по возрасту, но по воспитанию (при этом следовал теплый взгляд в сторону папы). Честно говоря, я даже не знал, что буду говорить, если натолкнусь в доме на кузена. Боюсь, что мама была права, когда говорила, что я, как и папа, склонен сначала действовать, а потом думать.
Первое, что я увидел, переступив порог флигеля, — старинное, во всю стену зеркало в раме из потемневшей от времени бронзы. Зеркало было таких размеров, что я казался себе в нем лилипутом, вступающим в Зазеркалье. Замерев от удивления, я принялся разглядывать комнату, буквально набитую, как лавка старьевщика, старинной мебелью. По обеим сторонам двери, которая вела в соседнюю комнату, стояли рыцарские доспехи. Рядом с ними — два резных шкафчика, на которых покоились серебряные канделябры.
Но пора было переходить к делу. Соседняя комната оказалась рабочим кабинетом Александра Иваныча. В нём стоял большой письменный стол со множеством ящиков. А за ним, спиной к двери, сидел человек в длинном, с буклями парике и камзоле старинного покроя. По движениям его правой руки я понял, что человек что-то писал. Моим первым побуждением, как нетрудно догадаться, было как можно быстрее — и бесшумнее! — исчезнуть из кабинета. Я осторожно попятился назад и — о, ужас! — задел канделябр, который немедленно со страшным грохотом обрушился на пол.
Признаюсь, что в этот критический момент самообладание, которым я заслуженно гордился, меня покинуло. Бросившись к выходу, я уронил и второй канделябр, упавший с не менее страшным грохотом. Но, что самое странное, человек в парике даже не обернулся. Голова его была по-прежнему слегка склонена набок, а правая рука продолжала выводить что-то на лежавшем перед ним листе бумаги.
Ужасное подозрение зародилось в моем постепенно вновь обретавшем способность к дедуктивному мышлению мозгу. Я осторожно обошел вокруг письменного стола, взглянул в лицо незнакомцу — и не поверил своим глазам. Передо мной сидел искусно сделанный восковой манекен, его пустые безжизненные глаза смотрели сквозь меня. А правая рука с зажатым в нем гусиным пером с издевательским автоматизмом продолжала размеренные движения, как бы имитируя процесс письма.
Самое странное, однако, заключалось в том, что лицо манекена показалось мне знакомым. Я, несомненно, где-то уже видел этого человека в камзоле и батистовой рубашке с белым, завязанным бантом галстуком на груди. Только много позже, когда волнения этого дня были позади, я вспомнил о последнем поединке Холмса с профессором Мориарти — там тоже фигурировал восковой манекен, в которого профессор стрелял из духового ружья.
Однако времени для того, чтобы предаваться размышлениям на отвлеченные темы, у меня явно не было. Развитое чувство здравого смысла (по мнению мамы, — влияние осторожной, прожившей непростую жизнь бабушки) подсказало мне необходимость безотлагательно покинуть сцену, на которой только что развернулись столь неординарные события. Но здоровый авантюризм, воспитанный, по мнению мамы, отцом, и унаследованное от деда чувство долга побудили меня задержаться у письменного стола. Конечно, рыться в чужих бумагах было не в моих правилах, но лежавшая на столе связка старых, пожелтевших от времени газет не могла не привлечь моего внимания. Тем более, что на той, что находилась сверху, значилось упоминание о нашей деревне Глухово! Не отдавая себе отчета в своих явно безрассудных действиях, я быстро схватил газету и поспешил к выходу.
Однако на пороге рыцарской залы, как я стал уже мысленно называть соседнюю с кабинетом комнату, меня остановила тяжелая рука, которая легла мне на плечо.
— Не пора ли нам познакомиться, мой юный любознательный друг, произнес спокойный низкий голос у меня за спиной.
