И передо мной одна из них. Опасности, таким образом, были достаточно велики, чтобы питать опасения хранителей Веры. Я понимаю союз, что был заключен Ватиканом и крестоносцами трансальпийского возрождения, служительницей коих была Изабелла. Все боялись, что будут подорваны заслуги Запада, опоры Италии и христианства, и желали этому помешать. Я полагал, что понял достаточно и могу сделать выводы.
— Таким образом, Ватикан захотел отравить Шампольона. Но когда именно?
Изабелла грустно улыбнулась:
— Вопросы… Терпение, господин Ле Жансем. Нет. Это не Ватикан захотел отравить Жана-Франсуа. Мы это знали, вот и все. Нет ничего логичнее, если ты шпион. Но кто же тогда? Возможно, следует обратить внимание на Англию…
— Конкурент? Томас Юнг?
Она пожала плечами:
— Или корона?.. У меня были контакты с англичанами.
Не просите назвать имена… Англии сильно не нравилось, что иероглифы расшифровал француз, — это я знаю. Мне рассказали, как был украден Розеттский камень.
— Командор Сидней Смит? Тот, кто помешал нашему судну покинуть Александрию? Нет, не он… Значит, Гамильтон?
— Зачем спрашивать, если вы знаете ответ? Благодаря Гамильтону я узнала, что за расшифровкой англичане следили с самого начала экспедиции в Египет. Бонапарт не держал язык за зубами и не скрывал, что хочет завоевать Восток. Находился ли ключ от этой империи в священной письменности? Вы, Ватикан, англичане, наш мир — все об этом думали.
Один рыцарь Мальтийского ордена, верного союзника Ватикана, передал мне также свидетельство Гомпеша. Из него следовало, что у вашего генерала было огромное честолюбие. Мальта, Египет, Восток! А потом весь мир? Как не понять, что фараоны были частью этой мечты?
Изабелла замолчала. Я поднял глаза к небу и восхитился прозрачной лазурью Флоренции. Все мои вопросы, все вопросы Моргана и Орфея понемногу обретали ответы. Что еще?
Отравление. Однако терпение: Изабелла заговорила снова:
— Сколько разных обстоятельств препятствовали Жану-Франсуа? Его исключительное знание коптского, его презрение к заумным ученым ваших благородных академий, его естественная склонность к прямым путям, по которым никто не осмелился бы пойти… — Лицо Изабеллы осветилось. — Это был исключительный человек. Гений или страшная опасность — в зависимости от того, из чьего лагеря смотреть. Весь мир это понял, даже ваш император. И их тайная встреча, о которой мы были проинформированы, конечно же, не пошла на пользу Сегиру. Я даже думаю, что она, возможно, и заставила его врагов каждодневно следить за его работой…
— С 1814 года?
— Да. Во время Ста дней. Это было в…
— В Гренобле.
Она кивнула.
— Таинственная встреча, которая очень обеспокоила англичан. Чего хотел Наполеон? Кто такой был Шампольон, наконец? Что они сказали друг другу?
Я воздержался от ответа. Я предпочел слушать.
— Обсуждались самые безумные версии, — продолжила она. — Мы добыли донесения воспитателей Сегира. Священники и монахи писали, что их ученик способен расшифровать иероглифы…
— И вновь появилась угроза пересмотра священного писания…
Она-покачала головой:
— Не в этом заключалась главная забота англичан, но все сводилось к нему. Шампольон мог быть дешифровщиком. Какие выводы делали англичане? Гамильтон выразился ясно. Англия могла потерять лицо в научном плане. Но этот тонкий дипломат тревожился и о политических результатах расшифровки. И тут возникла тема Востока — части света, над которой английская корона намеревалась господствовать вплоть до самой Индии…
— Значит, это англичане хотели убить Шампольона?
Она пожала плечами. Сорока улетела.
— Они или кто-то другой… Конкурент, вы говорили? Возможно и такое. А быть может, француз? Я не знаю… Да и какая разница, если попытка потерпела неудачу. Яд порой становится очень капризным оружием. И Бог решил иначе…
— Вы хотя бы знаете, когда был выполнен этот отвратительный акт?
— Да. Когда Жан-Франсуа расшифровывал свой первый иероглиф…
— В 1822-м?
— 14 сентября 1822 года…
— Но это же день, когда…
Сегир говорил мне о своем недуге. Его слова пришли мне на память: «Я не хочу об этом говорить. Я умирал, поверьте мне». Во время нашей беседы в пассаже Веро-Додар, а также в своем письме, он использовал те же слова. Почему он скрывал преступление, жертвой которого стал? Я больше не мог над этим размышлять. Изабелла продолжала:
