Миновав татарские деревушки, наполовину вросшие в обнаженные скаты гор, и ярко-белые мечети, которые своим блеском выделявшись на фоне старых кипарисов, обрамляющих Кладбища, вереница экипажей въехала на территорию Ливадийского дворца. Прекрасный дворец из белого мрамора в стиле итальянского ренессанса, белая дворцовая церковь и окружающие их постройки под стать дворцу, – жемчужина, какую можно было встретить скорее в Италии, чем в России, – располагались в окружении величественных гор, оголенных скалистых утесов. Зима в Крыму, без морозов, бесснежная, оставалась зимой. Редкие низкие облака нависли над морем, сильные порывы ветра раскачивали вечнозеленые кроны кипарисов и сосен, слышался неумолчный шум воды, причудливо перекатывающейся между скалами. И все-таки порывы ветра гасли в чудесном парке с аккуратно расчищенными дорожками, с беломраморными лестницами, балюстрадами, скульптурами и экзотическими вечнозелеными растениями.
Но все это Пановский заметил лишь в первую минуту, когда вышел из экипажа, остановившегося у парадного крыльца. Он ступил на твердую почву и направился к широким ступеням, на которых его уже ждал флигель-адъютант, настороженно смотревший на приближающегося шефа сверхсекретного бюро, но более – на сопровождавших его агентов, не вынимающих рук из карманов. По железному указанию Пановского они держали там взведенные револьверы. Пановский не доверял никому даже здесь. Флигель-адъютант решил не обострять ситуацию и, поклонившись Пановскому, сделал приглашающий жест. Визитеры из столицы проследовали во дворец.
Они прошли в полном молчании по широким лестницам, устланным коврами, через анфиладу безлюдных залов. Восхитительный аромат цветов и фруктов, выращенных в дворцовых оранжереях, – вазы, наполненные ими, стояли на столах в комнатах – насыщал царскую дачу. Пановский явственно различил щекочущий, возбуждающий аппетит запах персиков. Наконец они подошли к высоким дубовым дверям, у которых стояли часовые. Флигель-адъютант сделал знак Пановскому и его людям подождать, открыл дверь и произнес, вытянувшись во фрунт:
– Ваше Императорское Величество, посланец из Петербурга прибыл.
– Пусть войдет, – послышался мягкий баритон Николая.
Адъютант дал дорогу Пановскому и, закрыв дверь кабинета, встал между часовыми. Сопровождавшие Пановского лица остались в аванзале.
Пановский увидел Государя тотчас. Николай стоял у окна, из которого открывался вид на уютный, спрятанный от ветра уголок сада, и еще дальше – на великолепную панораму Ялты, и не сразу обернулся к вошедшему.
Пановский молча стоял у дверей, не двигаясь и крепко прижимая к груди маленькую шкатулку.
– Проходите, друг мой. – Император отошел от окна, шаги его скрадывали невысокие шагреневые сапоги с голенищами гармошкой, в которых были заправлены широкие шаровары. – Садитесь. Верно, вы устали с дороги. Я получил ваше донесение. Я рад, что наше дело благополучно завершилось.
Пановский сделал несколько шагов и поставил на письменный стол шкатулку. Государь, оправив по военной привычке простую косоворотку, подпоясанную шнурком, оглянулся на киот, где теплилась лампадка, перекрестился, тяжело вздохнул и сел в кресло.
Он смотрел на шкатулку, поглаживая аккуратную желто-табачного цвета бородку большим и указательным пальцами правой руки.
– Садитесь же, – уже нетерпеливо сказал он, устремив свои ясные, голубые глаза на все еще стоявшего Пановского, и тот присел на краешек стула, не сводя глаз с Императора. – Значит, все оказалось правдой? Я, признаюсь вам, не до конца верил во все это. Если б не Алике, может быть, и не предпринял бы таких мер предосторожности. Но Алике – необыкновенная, умная женщина с прекрасной интуицией. Значит, она оказалась права, умолив меня уехать на несколько недель из Петербурга, и не зря просила держать нашу яхту в полной готовности, чтобы в любой момент можно было бы отплыть с детьми и спастись.
– Государь, – сказал устало Пановский, – опасность была реальной. Теперь она миновала.
– Ну что ж, – ответил Николай, – взглянем еще раз на писульку, которая лишила нас покоя.
