Странный это был уголок Петербурга. Все знали, что обширный участок земли, обнесенный чугунной оградой, как и особняк с садом, принадлежали князю Ордынскому. Но Клим Кириллович ни разу не встречал князя, не имели счастья лицезреть его и пациенты доктора, хотя судачили о высокородном анахорете охотно. Если суммировать все, что удалось узнать за два года проживания рядом с особняком доктору Коровкину, получалось, что князь достиг уже весьма почтенного возраста. Говорили, что он родился во времена Николая I, но ведь то царствование продолжалось долго. Он мог родиться и в 25-м году и в 55-м. Значит, князю могло быть от сорока пяти до семидесяти пяти лет. Правда, генеральша Зонберг утверждала, что князь Борис Степанович Ордынский совсем стар, он участвовал в Крымской и Турецкой войнах, где проявил удивительное мужество. Другие источники сообщали, что князь ведет отшельнический образ жизни, будучи не вполне вменяем, и Государь относится к нему холодно. Женщины возмущались, что бывший князь так и не женился: кому только достанется его огромное богатство?
Этот принципиальный вопрос мучил солидных дам, прибегавших к услугам доктора Коровкина, особенно же ему запомнилась обида госпожи Татищевой, живущей с дочерью в своем доме на Караванной. Татищевы принадлежали к родовитой фамилии, от покойного мужа Анне Павловне перешли немалые богатства, беспримерные коллекции произведений искусства. «Вот была бы прекрасная пара, князь и моя Ольга, – говорила госпожа Татищева, – появилась бы достойная семья и поубавила бы спеси у выскочек-промышленников». Госпожа Татищева гордилась своей родовитостью и часто рассуждала о слиянии капиталов аристократических фамилий. Предрекала, что еще год-два и неотесанные болваны капиталисты будут как товар на рынке скупать породистых княжон.
Но это так, случайно вспомнилось – доктор Коровкин не имел собственного мнения по данному поводу. Он допускал, что есть княжны, которые не согласятся на мезальянс, а есть и те, которые не отказались бы поправить свое расположение таким способом. В конце концов, история знала прецеденты – во Франции, например, после революции. Ничего катастрофического...
Спору нет, упорное безбрачие князя Ордынского нельзя отнести к нормальным явлениям.
Но и безбрачие могло оказаться просто-напросто легендой. Тетушка Полина, например, утверждала, что ей недавно стало достоверно известно, что князь женат и что жена его – не то гречанка, не то персиянка, молодая и красивая, живет замкнуто – в левом крыле особняка, гуляет только во внутреннем саду и безумно любит своего старого мужа.
«Обыватели любят сочинять что-нибудь романтическое!» – думал доктор Коровкин, сидя в экипаже и разглаживая ленточки банта на ширхановской коробке с пирожными. Вот o таком женихе, вероятно, мечтала бы Брунгильда, будь жених помоложе. Но девичьи мечты – туман. Когда они рассеиваются, является печаль – и можно полюбить человека за его истинные достоинства.
Дом, где проживали Муромцевы, встретил, доктора светящимися окнами, что создавало Л ощущение праздника. По мере приближения к квартире профессора Клим Кириллович все меньше думал об Ордынском, а все больше о точеном профиле Брунгильды, о нежном сиянии голубых глаз, о ее ресницах-опахалах – никакого, более оригинального, сравнения не приходило ему в голову, когда он представлял ее необыкновенно густые, длинные, темные ресницы.
Семейство Муромцевых приняло приятного гостя с обычным радушием и ненаигранной радостью. Конфеты и коробка с пирожными перешли в руки благодушнейшей Елизаветы Викентьевны. После первых приветствий и обязательных отчетов Клима Кирилловича о здоровье Полины Тихоновны, речь зашла о том, как барышни провели первый день после Рождества. На их лицах играл яркий румянец, и глаза блестели ярче, чем всегда.
– Барышни мои не очень строги в вере, – посетовал Николай Николаевич, пока его гость усаживался на стул, поближе к Брунгильде.
– Отчего же, папенька, – возразила младшая, – мы и вчера отстояли всенощную, и сегодня ходили в храм.
– Все верно, – вздохнул профессор, – да только потом вы сломя голову устремились на каток. Вон, до сих пор, какие раскрасневшиеся. Разве так надо радоваться Рождеству? Хотя, конечно, я и не могу назвать себя в полном смысле верующим человеком, но радость-то на Рождество должна быть тихая, умиленная.
