Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на вёслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари…
Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки.
Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение «воронов» и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнёт, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской:
— «Вороны» часто не ладят со своими соседями…
— И что же? — возразил штурман. — Мы не соседи. Мы — гости.
— «Воронам» очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья…
Серебренников насторожился:
— Ты думаешь, они решатся напасть?
— Я не знаю, — отозвался проводник. — Я пойду в разведку…
— А если они тебя задержат?
Индеец задумался, глубоко вздохнул:
— Тогда вы пойдёте дальше… Без меня. Ещё не вся река лежит на твоей бумаге…
Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у «воронов»? Так или иначе, задерживать его не имело смысла. Если он решил уйти — пусть уходит, это лучше, чем иметь в отряде ненадёжного человека.
Анатолий вернулся через несколько часов и сказал, что старый Инхаглик ждёт русского начальника и готов раскурить с ним трубку. Потом он добавил, что до фактории остался один переход и что «вороны» утверждают, будто река вот-вот остановится. Словно в подтверждение этого в тот же день выпал снег.
В селении «воронов» отряд пробыл менее суток. Вождь был очень доволен подарками. Он спрашивал, помогут ли чай, сахар и табак его больному сыну. Чтобы ободрить старика, кто-то из промышленников ответил уверенно:
— Помогут!..
Если бы знал в ту минуту штурман, какие последствия может повлечь одно это слово, он не оставил бы его незамеченным. Но откуда ему было знать, что где-то неподалёку скитался Боб Хайли?..
Воины Инхаглика провожали гостей к байдарам. Уже отчаливая от берега, Серебренников приметил, как загорелись завистью их глаза, когда он поднял со дна байдары своё новое ружьё.
Через сутки в разлогой заснеженной долине на берегу реки путники увидели домик фактории.
Это была одна из тех факторий-одиночек, которые учреждали русские люди на Аляске. Отряд промышленников приходил в отдаленный район, населённый первобытными воинственными племенами, строил бревенчатый домик и двигался дальше, а в домике оставался один человек — управляющий, который должен был выменивать у индейцев меха и вести исследование края. Какая выдержка требовалась от этих людей, ежедневно рисковавших жизнью! Но отважные отшельники жили в факториях-одиночках месяцы и годы.
Неказистое жилище было окружено частоколом, над крышей приветливо вился дымок.
Сойдя с байдары, Серебренников поднялся на пригорок, чтобы пройти к домику. Навстречу ему из-за частокола выбежал на лыжах человек. Он бежал быстро, что-то крича и размахивая руками. В десятке шагов от штурмана он остановился и сиял ушанку.
— Братья!.. Наконец-то!.. Как я считал минуты, родные мои…
Слезы текли по его щекам, по седеющей бороде, но ясные глаза сияли.
— Ты ждал нас? — удивился Серебренников. — Разве ты знал, что мы идём?
— Да ведь у индейцев почта летит, что ветер… Они следили за вами. Вы, может, первые в мире поднялись по заколдованной этой реке.
Серебренников громко засмеялся:
— Теперь-то она, значит, расколдована! Мы расколдуем её до конца…
В тот день в тёплой горнице, пахнущей смолистой сосной, он сказал своим спутникам:
— Останавливаемся на зимовку!..
Бородатый отшельник, управляющий факторией Потапыч ликовал:
— Есть счастье на свете, начальник… Есть счастье! Что мне теперь морозы, метели и вся глухомань, если в моем доме русские люди!
Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалёку от впадения в неё Щечитны, 4 сентября 1847 года.
