— Ишь ты, — затягиваясь трубкой, произнес Кочкарев, — почто ж он беспокоил тебя, боярин?
Из уважения к старику и Кочкарев, и Астафьев всегда звали Кузовина боярином. Старик воодушевился.
— Указ-де получил, — начал он, — говорит, строжайше велено недоимки сбирать. Уже, говорит, все сроки прошли. Помните, бояре, как вышел первый указ о недоимках, еще в толк не могли мы взять его?
Кочкарев и Астафьев кивнули головами.
— Ну, так вот был тогда назначен трехмесячный срок, — продолжал старик, — и ныне, говорит воевода, сей срок истек. Воистину положи меня, в толк не возьму, какие такие недоимки за мной. Подушный сбор, говорит. Врет, собачий сын, я их распорядков и знать не хочу. Какой такой сбор подушный! И отец, и дед мой не знались с этой скаредью. Отец, как шел в Чигиринский поход, пять тысяч рублев дал блаженной памяти царю Алексею Михайловичу. Дед мой тысячу ратников привел с собой к князю Пожарскому… Воистину положи меня, чего ж хотят еще!
Старый боярин сильно разволновался.
— Говорит, — продолжал он, — по указу все равно взыщут…
Кочкарев задумался.
— Беда с этими подушными, — произнес Астафьев. — Тоже и нам срок истекает, а где возьмешь их. Царь Петр Алексеевич еще в котором году усмотрел недоимки, а приказные собирали да себе в утробу клали.
— Воистину беда, — задумчиво промолвил Кочкарев, — блаженной памяти императрица Екатерина Алексеевна учредила при сенате Доимочный приказ. Сколько денег тогда мы переплатили! Ужели снова за то же? А воровства-то сколько было — беда!
— Воистину положи меня, — заговорил с жаром Кузовин, — видно, денег у этого нехристя нет. То ли было при царе Иоанне Алексеевиче до всяких ваших новшеств, до ваших скобленых морд!.. — И старик сердито сплюнул, взглянув на бритые подбородки Кочкарева и Астафьева. Старый стольник умышленно не признавал царем того времени, когда он был стольником Иоанна, другого царя-соправителя, его брата Петра Алексеевича.
— Значит, и к нам пожалует, — тревожно произнес Астафьев. — Уж коли им деньга понадобилась, не избыть беды.
— Воистину положи меня, — заволновался старый стольник, — коли я им хоть грош отдам!
Кочкарев покачал головой.
— Не попрешь против рожна, — сказал он.
Эта весть о взыскании подушных сильно озаботила его. Первому указу он не придал значения. Ан глядь, срок-то и подошел.
Еще бы! Хотя он был и богат, а как потребуют подушные за двадцать лет с полутора тысяч душ, тут только держись. Он понял, какое волнение среди крестьян возбудит это требование. Все время исправно они вносили подушные, ужели вновь их взыщут? Лично для него не было в этом сомнения. Он знал, что взыщут, и знал, куда ушли внесенные деньги, — в бездонные карманы приказных и комиссаров.
— Не заплатишь добром — хуже будет, — произнес он. — Пришлют воинскую команду — все животишки отберут.
И все трое грустно замолкли.
Большой сад Кочкаревых сбегал к самой реке.
На берегу была устроена маленькая пристань, где стояли лодки. Вдоль берега тянулась дорога в Артемьевку.
Солнце заходило. На спокойной глади реки лежало золотое сияние. Тихо шумел старый сад. Откуда-то издалека по воде доносилась чья-то грустная песня.
На берегу реки неподвижно стояла молодая девушка. Это была сиротка Настенька Хрущева, племянница Кочкаревых. Толстая темно-русая коса спускалась ниже пояса. Свежее лицо ее дышало жизнью и беспечностью, большие серые глаза, окаймленные черными ресницами, глядели смело. Но им было свойственно и мечтательное выражение, и тогда лицо девушки казалось грустным и строгим.
Она внимательно смотрела на дорогу в Артемьевку, словно поджидая кого-то. И она действительно поджидала, хотя ни за что не призналась бы в этом, товарища своих детских игр, голубоглазого и кроткого Сеню, поповского сына.
Было счастливое время детства, когда поповский сын и родовитая боярышня были неразлучны в играх и забавах, не знали и не понимали разницы положения. Несмотря на ласку, которую Сеня встречал в доме Кочкаревых, с течением лет эта разница дала себя почувствовать.
Не было и не могло быть уже совместных игр, уже не каждый день Сеня ходил на боярский двор. Подраставшую боярышню окружали няньки и сенные девки и учили ее всяким рукоделиям, а грамоте учил сам Кочкарев.
