Ольге с ее натянутыми нервами гастроли тоже давались нелегко. Одна только мысль о морском путешествии из Старого Света в Новый, которое должно длиться 13 дней, приводила ее в ужас. И ужас этот полностью оправдался: морское путешествие было мучительным в любую погоду — страх в шторм и тошнота в штиль.
А уж Америка просто ошеломила скоростью, шумом, треском и ни с чем не сравнимой черствостью — твой собеседник в Америке должен всегда улыбаться, даже если ты рассказываешь ему о болезни матери, и приговаривать: «Не принимай это близко к сердцу». Ольгу в Америке не устраивало все, несмотря даже на то, что многие американские актеры приходили на спектакли МХАТа для того, чтобы изучать систему Станиславского. Так что она с радостью отправилась обратно в Европу.
Прибыв в Берлин, Ольга, вконец измученная капризами океана, обнаружила отсутствие Лёвы и попыталась выпытать у Оленьки, куда он делся, но та поклялась, что он и ей этого не открыл. Подумав-погадав, старшая Ольга отправилась к Полине Карловне — интуиция подсказывала ей, что хозяйка агентства знает, куда делся ее любимец. Узнав, что он уехал на лечение, она обрадовалась и решила навестить его — ей тоже полагался отдых перед новыми американскими гастролями, назначенными на осень.
А Лёва и Алла наслаждались неожиданно подаренной им счастливой передышкой. Первое, что поразило их по приезде во Фрайбург, был собор. Он возник перед ними неожиданно. В центре вымощенной булыжниками площади высоко в небо возносилось малиново-красное чудо, увенчанное кружевным шпилем. Как выяснилось, его начали строить в начале 1200-х годов и продолжали возводить еще триста лет, так что в течение трех веков строители даже не надеялись увидеть результат своих трудов. По всему периметру собора к его стенам приникали ужасные гаргойлы с открытыми в ужасе ртами, — оказалось, что это водосточные трубы, через которые удаляют с крыши собора излишки воды в дождливую погоду. Ужас искажает их лица, потому что они по совместительству отводят от верующих происки дьявола. Цвет собора происходит от удивительной окраски местного камня, который особенно эффектно смотрится на фоне зелени волшебных лесов Шварцвальда, одного из красивейших заповедников в Европе.
Благо, у Льва и Аллы была машина, на которой они могли почти каждый день ездить по зигзагообразным дорогам заповедника, есть скромный обед в придорожных ресторанчиках, а по возвращении домой заниматься любовью и к вечеру наслаждаться Лёвиными музыкальными композициями и новыми стихами Аллы вроде этих:
Природа сама сочиняет стихи,
И нужно уметь их подслушать,
Рифмуется ветер с рассветом в степи,
Рифмуются льдинки на лужах.
Рифмуются тени на синем снегу,
Рифмуются смерти и сроки,
И может быть, инеем по стеклу
Написаны лучшие строки.
Ольга прибыла во Фрайбург и без предупреждения явилась к Лёве, который вместе с Аллой снимал там уютную квартирку с роялем. Лёва вовсе не собирался афишировать свои отношения с Аллой, и появление любимой тетки его вовсе не обрадовало. Понадобилась вся его изобретательность, чтобы не впустить Ольгу в квартиру — он, собственно, не мог скрыть от нее, что не один, но все же не показал Аллу, так что тете не удалось узнать, с кем он был, а Аллу это сильно обидело. Таким образом приезд Ольги совершенно разрушил Лёвину фрайбургскую идиллию.
Очень скоро к Ольге присоединились Станиславские, и все они жаждали наслаждаться красотами Шварцвальда. Люди пожилые и усталые, они капризничали и требовали, чтобы Лёва сопровождал их во всех их путешествиях. Понимая, что своей поездкой в Германию он обязан Ольге и Станиславскому, Лёва не мог им отказать, но не решался брать с собой Аллу.
Наконец ей это надоело, и как-то утром она объявила Лёве, что возвращается в Берлин — мол, ученики ее заждались и о рыбках в аквариуме пора позаботиться, они уже съели весь корм, который она им оставила. Лёва сам не знал, радоваться ему или огорчаться: с одной стороны, он устал скрывать Аллу от Ольги, а с другой — ему так будет не хватать Аллы с ее стихами, с ее любовью. Ему нравилось играть на рояле, когда она, поджав ноги, сидела в кресле и молча слушала его музыку. Ни Станиславские, ни даже любимая тетечка так слушать бы его не стали.
