Садист выстрелил ему в лоб. Геракл, пригнувшись, через кусты дважды выстрелил в показавшихся милиционеров и сразу упал. Садист рухнул рядом. Они поползли вниз, надеясь, что милиционеры замешкаются у двух трупов, оставшихся на полянке.
— На кой хрен в ментов стрелял? — зло спросил Якут.
— Чтобы разозлить, — усмехнулся стрелок. — Они…
— Дура ты, паря, — качнул головой коренастый бородач с карабином. — Поймут, что пуля из винтовки, а у этих шакалов пистолеты.
Якут сильным ударом сбил стрелка с ног.
— Винтарь протри и брось подальше, — посоветовал коренастый. — Туда, в кусты, — кивнул он на березняк. — Вытри хорошенько, и патроны тоже. Торопись, пустоголовый.
Геракл, меняя в пистолете обойму, услышал шум и, повернувшись, увидел двух милиционеров, направивших на него стволы автоматов.
— Руки в гору! — приказал один.
Геракл медленно поднялся. Вздохнув, дернулся влево, но прыгнул вправо. Милиционеры, инстинктивно дернув стволами влево, нажали на курки. Геракл все же получил три пули.
— Против автоматов маятник не качают, — со стоном проговорил он.
Недалеко снова простучали автоматные очереди.
Садист прицелился в голову приподнявшегося милиционера. По нему с двух сторон ударили из автоматов двое. Он вытащил лимонку. Вырвав чеку, лежа размахнулся, но пуля прошила ему кисть. Грохнул взрыв.
— Тут винтовка! — раздался крик из кустов. — Выбросили, суки. Патронов нет. Спецы!
Из кустов вышел милиционер.
— Двоих убили и пятеро ранены. Поняли, что в брониках, стреляли в плечи, ноги и головы. Не местные.
— А тут баба лежит, — крикнул с поляны старший лейтенант. — Ее из винтовки уложили. Только непонятно, чья винтовка. Этого тоже снайпер сделал, — кивнул он на валявшегося с пулей в груди Грифа.
Биробиджан
— Чего-то молчат, — вздохнул Соломон. — А ведь сутки уже пошли. Кристина позвонила бы. Видно, что-то произошло. Надо на время исчезнуть.
— Так Лева приедет сегодня, — напомнила жена, — и Яшеньку привезут. Ему послезавтра пять лет будет. — Она улыбнулась.
— А я забыл, — виновато признался Соломон.
— Вот он. Дворец, а не дом! — удивился Росомаха. — И как мы его достанем? — тихо спросил лежавший рядом парень в камуфляже. Еще двое лежали правее. У всех было по пистолету, ножу и десятизарядные малокалиберные карабины, стрелявшие почти бесшумно. За спиной рюкзаки с небольшим набором продуктов и фляжки с водой.
— Как темнеть начнет, работаем, — сказал Росомаха. — Надеюсь, никто не явится.
— Тут два года назад конюшня была. Сгорела. Остались руины, и сюда не ходят, — прошептал бритоголовый парень.
— Такси возьмем, и через полчаса мы дома, — улыбнулся молодой мужчина.
— Яша что-то грустный, — погладила по голове черноволосого мальчика мать. — Наверное не выспался.
— Я пить хочу, — всхлипнул мальчик.
— Здорово Биробиджан изменился, — заметил Горец. — Правда не так, как в центре России. Все-таки евреи умеют держать равновесие во всем. И сейчас время перемен для них что-то вроде глотка воды в пустыне. В отличие от остальных, они зажили получше. И что интересно, даже в лихие девяностые тут было более-менее спокойно. Давненько я тут не был, — засмеялся он. — Почти два года. И рядом, и все никак не попадал. В общем-то дел не было, а так просто не хотелось. Где же этот Яшман? — посмотрел он часы. — Время уже…
— Я на месте, — подошел к столику невысокий еврей. — Товар где? — посмотрел он на сидевшего с Горцем за одним столиком длинноволосого молодого мужчину.
— У него, — кивнул на Горца тот.
— Сколько?
— Как договаривались, — ответил Горец. — Пять с половиной. Деньги где? — в свою очередь поинтересовался он.
— Ну не здесь же делать дело, — улыбнулся еврей. — Поехали ко мне, там все и сделаем. Заодно пообедаем, ну и отметим. У меня есть прекрасный коньяк.
— Ради хорошего коньяка поехали. — Горец поднялся.
— К ним кто-то приехал, — недовольно пробормотал Росомаха. — И ребенок еще, — он сплюнул.
— Какая разница, ребенок, взрослый. Свидетелей оставлять нельзя. Я им сам займусь, — сказал бритоголовый.
— У вас, скинхедов, все такие? — посмотрел на него Росомаха. — Хотя ты вроде вышел из их рядов?
— Меня все у них устраивало, но вот свастика… — парень поморщился. — Меня дед, считай, вырастил, а он воевал. Не смог я деда предать.
