“Ваш муж Исаак Абрамович Зильберман пал смертью храбрых на Марухском перевале Главного Кавказского хребта,
Начальник штаба капитан Дасаев. Помначштаба лейтенант Гапонов.
31 октября 1942 года”.
Полина Исааковна далее пишет, что ей удалось еще в дни войны встретиться с раненым однополчанином мужа, который рассказал, что муж был связным и что при нем всегда были парикмахерские принадлежности. По его рассказам можно судить, что Зильберман попал в щель.
“По всей вероятности, баночка с надписью “Андронов”, – пишет Полина Исааковна, – была не его. Но чует мое сердце, что это был он. Очень прошу вас, членов Государственной комиссии, вспомните его внешность. Ведь вы видели его труп, извлеченный из ледника. У него был высокий лоб, рост средний, нос с горбинкой, за ухом родинка. Ему тогда было 40 лет”. И действительно, осмотр трупа походит на описание Полины Исааковны, но утвердительно сказать, что “Андронов” – это Зильберман, трудно. Загадка с надписью на баночке так и осталась неразгаданной. Многое могла открыть записная книжка, но, к большому сожалению, несмотря на все старания экспертов ее расшифровать так и не удалось. За двадцать лет пребывания во льду время сделало свое ничем не поправимое дело.
Были обнаружены на леднике другие предметы с надписями. Так, на одной самодельной деревянной ложке вырезано ножом слово “Гамза”. Это имя очень распространено в Дагестане. И не случайно в редакцию “Дагестанской правды” пришло письмо, которое очень заинтересовало нас:
“Я не помню своего отца Гамзаева Мирзу, не знаю, где и как он погиб. Мы получили бумагу, что он пропал без вести. Но вот я прочитал статью “Витязи ледяной крепости”. Там говорится, что найдена ложка, на которой вырезано “Гамза”. Меня зовут Гамза. Моя мать и другие говорят, что отец любил вырезать на мисках и ложках мое имя... Не мой ли отец погиб на Марухском перевале?”
Письмо это прислал сотрудник Хивского отделения милиции Гамза Гамзаев.
Получили мы письмо и от студента Московского текстильного института Б. Н. Гамзы. Он пишет, что приехал домой на каникулы и мать рассказала ему про историю с ложкой. Из ее рассказов, пишет студент, я понял, что эта ложка принадлежит моему дяде А. Г. Гамзе. Мать сама видела, как он вырезал свою фамилию на этой ложке. Это было летом, когда он направлялся на фронт и по дороге заехал к нам. К концу войны нам сообщили, что он без вести пропал. Так, может быть, это мой дядя?
Мы были уверены, что откликнутся и оставшиеся в живых, и вот однажды вечером нам позвонил старший уполномоченный комитета госбезопасности по Карачаево-Черкесской автономной области майор Яковенко Евгений Максимович и сообщил, что есть еще один свидетель описываемых событии – Подкопаев. Он проживает в станице Кардоникской и сейчас пенсионер.
– Вы не знаете части, в которой он служил тогда?
– Восемьсот десятый стрелковый полк, – сказал Евгений Максимович.
Вот и начали исполняться наши надежды. Мы немедленно выехали в Кардоникскую.
Станица Кардоникская лежит вдоль галечных намывов реки Кардоник и в летнее время сплошь утопает в садах, осенью белеет среди желтых разливов кукурузных полей. Зимой тихо стелются по заснеженным улицам синие дымки из труб, и по этим дымкам, вернее по их запаху, все узнают, что у Кулешовых, например, пекут хлеб и пироги, у Самохиных варят суп с курицей и грибами, а у Синельниковых пекут картошку в горячей золе.
Попутная машина добралась до станицы поздно вечером. Мы не знали, где искать Подкопаева и потому направились прямо к освещенному Дворцу культуры, надеясь там встретить кого-нибудь, кто бы помог.
Шел фильм “Люди и звери”, в кассе продавались последние билеты, и толчея у входа не оставляла надежды найти проводника достаточно быстро. Однако первый же человек, учительница местной школы, не только знала Подкопаева, но и показала его дом.
– Вы, наверно, в связи с этими событиями на перевале – сказала она. – Ужас какой. У нас сейчас все только об этом и говорят...
Подкопаевы уже спали. Мы решили не беспокоить их, отправились в Дом колхозника.
Едва показалось солнце, вышли на улицу. Стояло прекрасное, тихое утро. Иней похрустывал под ногами, искрился на еще не опавших листьях и ребрах крыш. На горы выпал снег. От этого они казались совсем рядом со станицей, будто наступали на нее. Небо над белыми шапками гор синело так ослепительно, что было больно глазам. За несколько дней, что мы пробыли в ущелье и на леднике, мы привыкли думать о них, как о чем-то тревожном, что надо обязательно преодолевать.
