— Николая Ишутина?
— Да.
— Как интересно! Расскажите, — снова пылко выскочила Машенька, и глазки ее, маленькие и резвые, не умеющие стоять на месте, прыгающие, скачущие, совсем закрутились.
Клеточников молчал, не решаясь рассказывать. Корсаков выручил.
— Нет, не сейчас, — сказал он, останавливая Машеньку. — Мне, Машенька, тоже интересно послушать Николая Васильевича, но мне теперь пора ехать. А мы еще не поговорили о деле Николая Васильевича. Мы попросим Николая Васильевича рассказать о его знаменитых земляках вечером, когда приедут Винберги и другие. Сегодня у нас гости, — прибавил он, обращаясь к Клеточникову, заметив его недоумение и беспокойство. — Будут близкие друзья. С ними можно говорить обо всем. Вам с ними непременно надо познакомиться. Люди интересные. Впрочем, вы увидите.
Он посмотрел на Елену Константиновну, и она сказала Клеточникову:
— Николай Васильевич, в письме, которое вы привезли, а прежде в телеграмме Николай Александрович просил, чтобы мы приютили вас, если это возможно, или по крайней мере помогли устроиться с удобствами, но недорого. Так вот, мы можем вам предложить. Жить вы будете у нас, никакой платы, разумеется, не нужно. Столоваться также будете у нас, тоже никакой платы не нужно. Да, да, не нужно, — повторила она, не давая ему возразить, — покамест не поправитесь. Поправитесь, разговор будет другой. У нас свой виноградник, — стало быть, и на виноград вам тратиться не нужно будет. Фруктовый сад вы видели, рядом море, купайтесь, гуляйте, сколько нужно и когда нужно. Словом, вы наш гость и постарайтесь, пожалуйста, воспользоваться нашим гостеприимством с пользой для своего здоровья.
— Я очень благодарен… Но зачем же?.. — бормотал смущенный Клеточников, не ожидавший такого оборота. — Позвольте же и мне внести… У меня деньги есть.
— Деньги вам пригодятся. Отложите их. Когда поправитесь, может быть, вы у нас в Ялте служить останетесь.
— Именно об этом я хотел говорить с Владимиром Семеновичем! — горячо подхватил Клеточников. — Я именно рассчитывал, когда поправлюсь, найти место, то есть, надеясь на содействие Владимира Семеновича, имея виды…
— Вот и прекрасно, — сказала Елена Константиновна, останавливая его, — тем более что и у Владимира Семеновича, как мне кажется, есть на вас виды.
Корсаков, улыбаясь, кивал головой. Елена Константиновна позвала горничную и велела ей проводить гостя в свободную комнату на втором этаже. Все встали из-за стола.
4
Довольно большая комната, в которую его привела девушка и в которой уже стояли его саквояжи, выходила своими двумя окнами на Ялту; хотя самой Ялты из-за холмов не было видно, но было видно море с правой стороны и с левой — верхняя обрывистая часть горной стены, которая обрамляла Ялтинскую бухту. Горы казались теперь пепельно-черными из-за густого тумана, заволакивавшего верхушку стены, но небо над Ялтой и над морем было по-прежнему синее и блестящей. Неужели испортится погода? — огорчился Клеточников, но девушка засмеялась и сказала, что это ничего не значит, что яйла, или верхушка стены, в тучах, вот когда закудрявится над Поликуровским холмом, тем самым, под которым Ялта, или над горой Могаби, той, что за Чукурларом, между морем и стеной, тогда, значит, жди дождя.
В комнате было немного предметов, но все солидных форм и больших размеров: мраморный умывальник закрывал угол направо от двери, как бы в симметрию с изразцовой стеной камина, закрывавшей левый угол, половину правой стены занимал дубовый шкаф, другую половину — письменный стол с резными фигурными тумбами, но главным предметом в комнате была обширная двуспальная кровать, стоявшая торцом к левой стене, покрытая шелковым зеленым одеялом, с двумя высокими горками подушек. Все было чисто прибрано; должно быть, так было всегда, в расчете на приезд неожиданных гостей. Девушка быстро и ловко перестелила постель, забрала горку лишних подушек и ушла, сказав, что если ему что-то понадобится, он может позвонить в колокольчик, дернув за ленту, которая висела у двери.
Оставшись один, он медленно разделся, умылся, разобрал постель и лег на голубые накрахмаленные простыни, думая заснуть — минувшую ночь на пароходе почти не удалось уснуть, качало и мешал беспрерывный стук чего-то металлического в машинном нутре парохода, — но сон не шел, он был слишком взволнован, растревожен впечатлениями утра. И смущен. Все устроилось лучше, чем он предполагал, но положение гостя, в которое он попал, все-таки смущало. Чему он был обязан этим, неужели опять-таки своей особенной черте, вызывавшей в незнакомых людях стремление ему услужить? Или, может быть, это было как-то связано с вопросами Корсакова, его намеками? Что разумела Елена Константиновна, когда говорила о «видах» Корсакова на него? Это предстояло обдумать.
