Не успел он закончить свою фразу, как стоящая между ним и матерью Мура бросилась на шею Елизавете Викентьевне и зарыдала, причитая сквозь слезы:
– И почему я такая несчастная? Мамочка? Что же мне делать? Я больше не могу!
– В чем дело, доченька? – удивилась Елизавета Викентьевна. – Ну успокойся, не плачь, что случилось?
Но ответа она так и не дождалась. Сотрясаемая рыданиями девушка повторяла свои бессвязные речи в объятиях матери, которая, так же как и доктор Коровкин, не подозревала, что причина ее слез таится на груди Муры, под плотными оборками лифа, в грязной записке, брошенной ей на бегу босоногим мальчишкой на пляже. В записке было черным по белому написано:
«Завтра ночью у Белого камня – живая собака в обмен на известный вам предмет. В противном случае получите пирожки с собачатиной».
Господин Гардении напряженно размышлял. Ему требовалось все его хладнокровие, чтобы не впасть в откровенную ярость. Но сильные эмоции не лучший советчик – еще одна аксиома, вынесенная из стен международной разведывательной школы. Однако Зизи Алмазова, бездарная певичка, избравшая себе разящий умопомрачительным безвкусием сценический псевдоним, вызывала у него сильные эмоции, а именно: страстное желание избить ее так, чтобы она рыдала! Причем не фальшивыми слезами, рассчитанными на слабонервных пшютов, а настоящими, кровавыми, чтобы она ревела от непереносимых физических страданий, раскрывая маленький пиявочный ротик в безостановочном вопле. Он представил себе, как хрупкое тело своевольной красотки, имитация «длинного и гибкого ростка вьющихся растений», извивается от боли у его ног на ковре возле камина. Видение было столь ярким, что он непроизвольно сжал в руке возникший в его воображении хлыст и застонал от жгучего желания иссечь спину глупой девки.
В следующий миг резидент пришел в себя и оглянулся. Хорошо, что он сидел в двуколке один, извозчик, кажется, его стона не слышал. Хорошо, что он возвращается в Сестрорецк из Петербурга не в переполненном поезде! Пусть дорога займет больше времени, зато у него есть возможность хладнокровно обдумать сложившуюся ситуацию. Яркие длинные губы Гарденина тронула презрительная усмешка. Он снова овладел своими чувствами.
Он мысленно повторял, что во всем виновата несносная бездарная певичка! Велел же он проклятой кокаинистке сидеть в ее городской квартире! Не мелькать на взморье! Так нет же, надолго ее не хватило – устремилась в объятия безумного французика, графа Сантамери! И вот плачевный результат: из-за нее теперь может рухнуть все, что с такими трудами удалось сделать ему и его резидентуре в последние дни. Сегодня утром на его имя пришла срочная телефонограмма, в которой сообщалось, что племянник при смерти и присутствие Гарденина в Петербурге необходимо.
У «племянника» – то есть на явочной квартире – Гарденина ждал переодетый и подгримированный советник французского посольства, выходивший на связь с резидентом в исключительных случаях.
Оказывается, утром в посольство ни свет ни заря явился граф Сантамери. Он желал, чтобы господин де Монтебелло внес ясность в вопрос о покупке саркофага Гомера. Однако господин посол на несколько дней покинул Петербург. И с Сантамери пришлось объясняться советнику. Когда Сантамери может встретиться с владельцами саркофага? Неужели непременно нужно ждать окончания траура? Когда любезные соотечественники перейдут от обещаний к делам? В состоянии ли французское посольство оказать помощь далеко не последнему подданному Франции? Ему же обещали протекцию у несговорчивых владельцев саркофага! Он лучше посольства знает, что происходит, он читает газеты и видел некролог! Единственное препятствие исчезло! Все вопросы и упреки пришлось выслушивать советнику. Объяснение такого нетерпения его потрясло.
Временем для ожидания граф Сантамери больше не располагал: приобрести старую античную развалину ему не терпелось потому, что он опасался погибнуть на дуэли! Поединок с каким-то доктором Коровкиным должен был состояться без промедления, но прежде, чем вставать под пулю соперника, граф хотел непременно выполнить завещание отца и приобрести древний раритет.
