Почему-то пришли на ум именно эти строки Тараса: «Як умру, то поховайте мене на могилі серед степу широкого, на Вкраїнi милiй…»
Я грезил наяву.
Ранним росистым утром, когда Прохоровка еще спит, успокоившись после нелегких дневных забот – от трудов праведных и неправедных, от сладкого самогонного помрачения, от дел бесплодных, от мыслей тяжелых и легких, без коих не бывает жизни людской, от предательств больших и малых, столь частых в наше беспутное, распятое негодяями время, от любви и ненависти, – в эти пронзительно чистые минуты рождения нового дня я, тихонько поднимаясь, чтоб не разбудить Натали, выхожу в сад. Наливаются пунцовой кровью земли вишни, белое, легкое, как подвенечное платье, облачко зацепилось за узенькие рожки месяца и плывет вместе с ним в глубокой голубизне, словно ребеночек в качалке; ласточки, что свили гнездо на веранде (каюсь, однажды, вздумав наводить порядок, легкомысленно и жестоко сорвал гнездышко, чтоб избавиться от надоедливого «грязного» помета, – птицы вернулись весной и нужно было видеть, как жалобно они щебетали, как плакали, наклоняясь клювиками друг к дружке, как стремительно уносились в небо и падали оттуда камнем, в самый последний миг раскрывая крылья; душа моя разрывалась от их горя, и я готов был собственными руками лепить гнездышко, но они… они сделали это сами), уже носились кругами над деревьями, вылавливая бесплатный завтрак, – они еще были свободны, вольные птицы, но скоро появятся яйца, и забота о потомстве лишит их покоя, и они станут трудиться до позднего вечер а во имя своих будущих детишек; мое появление уже поджидает Мушка, черный живой ласковый комочек, живущий по соседству, она получает свою порцию колбасы или сосиску и, зажав подарок в зубах, сопровождает меня к Днепру.
Собственно, Днепр там, за Шелестовым островом, за густыми столетними дубами да вербами, где сквозь прорыв в зеленой стене, образованный протокой, видна Тарасова гора.
Я вхожу в прохладную в любое время лета воду и делаю первые движения брассом. Проплыв метров пять, отчаянно ныряю с головой, и обручи сжимают виски. Но это ощущение быстро проходит, и голова светлеет, легчает, словно бы обретает крылья, и мысли уносятся вдаль, туда, куда уже нет возврата, – в юность, в молодые годы, когда вода была родным домом, и вот так же, отчаянно, собравшись с духом, бросались мы в бассейн, чтоб начать ежедневный бесконечный марафон. Я однажды подсчитал по своим тренировочным дневникам: за время спортивной карьеры наплавал 15 тысяч километров. «Ты лучше бы это время употребил с пользой – учился иль работал, а то сколько сил понапрасну угробил в воде», – упрекнул меня как-то мой давний знакомец, занявший давно и прочно руководящий пост, обросший жиром и нужными связями. Мне всегда было жаль его: неглупый, порядочный парень, даже плавал немного за сборную университета, но его всегда тянуло к сильным мира сего, даже если уважать их было не за что; старался быть угодливым – не угодливым, но нужным, готовым всегда выполнить просьбу или пожелание.
И вот я плыву вниз по течению. Оно слабое, Каневская ГЭС начинает «давать» воду, как говорят прохоровчане, с девяти – тогда здесь все бурлит, ухают обвалы подмытых берегов и волнуются стрижи – коренные жители этих круч. Вода мягка, податлива; она или ласково заигрывает со мной, плеснув в лицо неизвестно откуда накатившей волной, или цепко держит кисти рук, мешая грести.
Слева, насколько хватает глаз, луга, глубокие «старики», врезающиеся в песчаные берега, белеют чистые откосы и пахнет терпкой лозой; справа – тянется Шелестов остров, таинственный и глухой, где водятся зайцы и косули и греются на спадающих к самой воде ветках желтоухие ужи; небо высокое и чистое, какое никогда не увидишь в городе, в каменных джунглях, в серой дымке над головой; тишина и первозданный покой царствуют тут, где нет высоких труб и ревущих автомобилей. Я выхожу на стрежень, и меня подхватывает волна, оставленная проскользившей мимо вверх, к Каневу, «ракетой», плыву к Роси, что впадает неподалеку в Днепр…
Обратно возвращаюсь бегом по берегу – мой обязательный кросс. И хотя давным-давно расстался со спортом, это осталось в крови – испытывать себя, держать в ежовых рукавицах, не распускаться и не ныть: в любую погоду, когда бываю в Прохоровке, совершаю этот обязательный ритуал приобщения к вечной, сильной и доброй природе.
