– Как скажете, мадам ясновидящая, – поклонился Валентин. – Одной лопаты нам хватит?
– Надеюсь, да.
Вереницей, один за другим мы спустились в подвал. Постучав по бочке, под которой, как мне казалось, должен скрываться клад (на плане в этом самом месте на круге стоял крест), я обнаружила, что она пуста.
Боже, неужели мои смутные надежды начинают сбываться? Вдвоем с Валентином мы сдвинули бочку с места. Боясь произнести хотя бы одно слово, я знаками попросила Салтыкова копать.
Аня, стоя сбоку, держала свечу, но от волнения у нее так дрожали руки, что наши тени метались по стенам как живые. К тому же мне постоянно казалось, что прямо в затылок кто-то дышит, и леденящие дуновения достигали моей кожи… Наверное, это нервы или просто сквозняк. Мне легче было думать именно так, ведь оглядываться назад все равно нельзя.
Валентин успел копнуть всего-то десяток раз, как лопата ударилась обо что-то твердое. Оказалось, это крышка старого дубового сундука, окованного полосами меди. Да, это не тот жалкий, грубо сколоченный ларчик с медяками, находка которого чуть не обошлась мне слишком дорого. Это нечто весомое, во всех смыслах…
Тут уж и у меня задрожали пальцы, а Аня сдержанно застонала, чуть было не выронив свечу. Валентин, торопясь, откопал верх сундука, так, чтобы можно было открыть крышку, и сбил лопатой петли замка.
Внутри был огромный, чуть ли не вровень с сундуком, старинный ларец, обитый попорченным от времени и сырости сафьяном с потускневшим золотым тиснением.
Валентин, морщась от боли в разбитых ребрах, вытащил ларец наружу и уже прилаживался взломать извлеченным из кармана перочинным ножом замочек в сафьяновой крышке, но я молча остановила его руку и забормотала слова молитвы-заклинания «Господь Бог впереди… », которой научила меня Меланья. Никто из моих компаньонов по кладоискательству мне не мешал – они как завороженные смотрели на ларец и, может статься, даже плохо понимали, что я бормочу.
Так, теперь следовало еще сорок раз прочесть «Отче наш», а это испытание было не из легких… Во-первых, трудно произносить канонический текст, стараясь не сбиться, и одновременно в уме отсчитывая, сколько именно раз молитва была прочитана и сколько еще осталось; а во-вторых, дорогие спутники, очнувшись, все же усомнились в моем душевном здоровье (судя по выражению их лиц), и я боялась, что кто-то из них вот-вот заговорит, чтобы привести меня в разум и заставить остановиться.
Но, невзирая ни на что, я все же упорно снова и снова твердила слова Господней молитвы.
В какой-то миг мне почудилось, что меня кто-то зовет тоненьким плачущим голосочком, чуть ли не детским, и я даже чуть было не оглянулась, но вовремя вспомнила наказ старой знахарки – не оглядываться ни в коем разе. Кто бы ни звал – муж ли, мать-покойница, чье-то дитя, любимая бабушка, что давно уже спит вечным сном на Донском кладбище, – ни за что не оборачиваться и не смотреть назад, чтобы не придавать врагу силу.
Впрочем, о том, что лично со мной может случиться, если я все-таки не выдержу и оглянусь, Меланья меня не предупредила. Но надо думать, нечто плохое, раз уж враг обретет от этого новую силу…
Похоже, подобные терзания испытывала и Аня, потому что я боковым зрением заметила, как она напряглась, не давая самой себе повернуть голову.
– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь, – я завершила сороковую молитву, исполнив тем самым свое многотрудное обещание.
И Анна, и Салтыков продолжали стоять, совершенно онемевшие и неподвижные, не понимая, что пришел конец их мучениям. Я поднесла палец к губам, на всякий случай так и не разрешая никому говорить, и жестами предложила вынести ларец из погреба. Ларец оказался невероятно тяжелым. Или это нечистые силы решились на последнюю попытку не отдать сокровище его законной хозяйке?
Заметив, как налились кровью вены на лбу у Салтыкова, поднявшего ларец, мы с Аней дружно вцепились в тяжкую ношу с другой стороны и помогли вытащить ее из погреба. Тяжесть была неимоверная, но только когда наша троица поднялась по лестнице и вышла со своим грузом в верхний холл, я рискнула нарушить обет молчания.
