Продолжалось это не слишком уж долго — ну, может, с четверть часа. Больше-то и не надо.
А прекратилось от властного окрика:
— А ну, брысь!
Они и брызнули. Ну сами посудите, как не брызнуть, если на тебя такая махина прёт? И даже не в том дело, что махина, а что одета она, махина, по-знатному.
Первое, что я из канавы заметил, высунувшись — это штаны. Дорогого атласу штаны, цвета полевых колокольчиков. Штука такого от десяти до пятнадцати огримов идёт. И сапоги опять же — короткие, из телячьей кожи, тонкая работа.
А после и остальное разглядел. И кафтан зелёного сукна, серебристыми блёстками по бокам расшитый, и белый плащ модного покроя, и широкий пояс, на котором хоть и не сабля, как у высокородных господ, но вполне себе внушительный кинжал в костяных ножнах. И не в простых, а с узорной резьбой.
Ну и как, по-вашему, станут трое сопливых босяков с таким дядькой связываться? Тем более, полдень уж близок, это тебе не ночью в переулке. Да и вопрос ещё, вышло ли бы у них ночью. Ибо достал дядька свой клинок и начал его пальцами крутить. Ну, кто из вас ножевому делу обучен, тот понимает — большая выучка на такое нужна. Вот и босота поняла.
И я уж о том не говорю, что дядька-то не один был. Стоял рядом с ним парнишка, ровесник пацанам, только что учившим меня уму-разуму. Тонкий да высокий, про таких сказано: согнёшь, да не сломаешь. В простой одёже — рубаха полотняная некрашеная, подстать ей штаны, башмаки деревянные. Через плечо сумка большая перекинута. Волосы почти как у меня, только больше в рыжину уходят, а глаза серо-зелёные, и если приглядеться, конопушки на лице имеются.
В общем, удрали босяки, точно крысы в погребе, когда погромче топнешь да свистнешь.
— Ну, чего разлёгся? — дядька спросил. — Давай уж вылезай, что ли.
Вылез я и ну таращиться на него. А как мне, бедняге-бродяге, не потаращиться на этакое диво? В канаве-то я не всё разглядел. А тут и шляпу приметил, какую стряпчие либо лекаря носят, и цепочку золотую на груди, а на цепочке большой камень зелёный. Изумруд, по всему видать.
Ну, вы уже, конечно, поняли, что то и был он самый, господин Алаглани. А я тогда лишь глаза потупил, рваньё своё озирая.
— Ну что, жив? — голос у него негромким оказался, но каким-то… плотным, что ли.
— Ага! — подтвердил я, не поднимая глаз.
— За что били? — тон его был скучным-скучным, и я сразу смекнул, что скука эта — деланная.
— На чужую землю зашёл милостыньку просить, — ответил я чистую правду.
— И давно землю топчешь милостыньки ради? — продолжил он допрос.
— Уж второй год как, — припустил я слезы в голос. — Как беда у меня стряслась, так вот и хожу Творца ради…
— Беда, говоришь, — хмыкнул он. — Ну, это дело обычное.
И тут он меня удивил. Взял двумя пальцами свой изумруд, поднёс к глазам — и сквозь него на меня поглядел. Будто прозрачен его камень.
— Господин, — подал голос парнишка, его спутник, — нам ещё для госпожи Киури-тмаа глазные капли готовить… и вообще дел по горло…
— Погоди, Халти, — не глядя в его сторону, откликнулся мой спаситель, — тут, видишь, беда у человека.
— Ясно, — хмуро отозвался парень, которого, как выяснилось, Халти звать.
— Ну и вот, — усмехнулся господин и вновь повернулся ко мне. — Как твоё имя?
— Гилар, — без заминки откликнулся я.
— Лет тебе сколько?
— Пятнадцатый год весной пошёл, — ответил я опять же чистую правду.
— Второй год, значит, бродишь по дорогам Творца ради?
— Ага! — А что я ещё мог тут сказать? В подробности пускаться? Так сейчас не след, это после…
— И как, нравится жизнь бродяжья?
Я очень громко всхлипнул и помотал головой.
— В услуженье ко мне пойдёшь?
Так вот сразу и сказал. Как у нас в трактире говорили, «открутить быку хвост».
— А вы кто? — поднял я на спасителя своего глаза. Честно так посмотрел — мол, впервые вас, господин, вижу, а невесть с кем дел не имею.
— Это ж господин Алаглани, придурок! — вмешался Халти. — Наипервейший городской лекарь и аптекарь, почётный гражданин и кавалер ордена Высокой Руки!
Ага. Ну, откуда ж мне, бродяжке, вторую неделю всего в столице обретающемуся, такое знать? Но бродяжка я не совсем тупой, вежеству обучен, и потому склонился перед лекарем в поясном поклоне.
